Книга Мадам Дортея - Сигрид Унсет

Дортея почти не думала о том, что время идет и ее красота увядает, — став женой Йоргена Теструпа, она почти не смотрелась в зеркало, чтобы узнать, как выглядит, она смотрелась в глаза мужа и знала, что для него она по-прежнему красива. Неизвестно почему, но сейчас, встретив в зеркале свой взгляд, потемневший от страха, которого она не могла побороть, Дортея как будто увидела себя, какой была много лет назад. Точно так же со страхом и волнением, в которых не смела себе признаться, она всматривалась тогда в свое отражение, и ее сердце сжималось при мысли о бегущем времени, потому что тогда она была Дортея Бисгорд — молодая, цветущая жена дряхлого старца.

Рассказ о несчастных молодых людях из Скродалена пробудил воспоминания о далеких днях, о которых она старалась не думать.

Уже пятнадцать лет она живет с добрым и любящим мужем. Ее жизнь была деятельной, полноценной и содержательной, озаренной светом истинной любви. О Боже, неужели сердцебиение, заставившее ее вспомнить свою безрадостную юность, означало, что их счастью пришел конец? Сколько трудностей и огорчений они пережили вместе, но им было легко принимать эти испытания из отеческих рук любвеобильного Бога! Горе не меньше, чем радость, укрепляло нежную связь между Йоргеном и ею. Но если теперь с Вильхельмом и Клаусом случилось несчастье… Господи, она знала, что тогда даже Йорген не сможет ее утешить, так же как и она сама будет бессильна перед его отцовским горем.

Взгляд Дортеи упал на небольшую картину, висевшую рядом с зеркалом. Это была гравюра, должно быть взятая из какой-то книги. Нимфа с, распущенными волосами, в свободных одеждах, стояла, прислонившись к алтарю, с факелом в руке. За ней виднелся классический храм в роще. Брат Дортеи, Петер Андреас, красиво раскрасил гравюру, а на передней стороне алтаря нарисовал медальон и вписал в него сочиненное им самим стихотворение:

Добрая моя сестрица,

Утешением мужу будь,

Пусть по-прежнему искрится

Добродетелью твой путь.

И тогда улыбка счастья

Озарит твой мирный дом,

И небесное участье

Навсегда пребудет в нем[5].

(Моей высокочтимой, любезной сестре

мадам Дортее Теструп

от верного брата

Петера Андреаса Хьорта Эккелёффа)

Гравюра была прислана с письмом, коим брат поздравлял ее с рождением Вильхельма Адольфа. Милый брат! И в добрые и в тяжелые времена он всегда поддерживал ее. Двадцатилетняя разлука не охладила его чувств к сестре, жившей на его далекой родине, — до сих пор каждый год от него приходили письма. Это утешало Дортею, особенно когда перед предстоящей разлукой с двумя старшими сыновьями она думала, что в Копенгагене они увидятся с Петером Андреасом. Брат должен был позаботиться о них, и, кто знает, может, они сумели бы внести немного радости в его невеселую жизнь.

Рамку для гравюры сделал Вильхельм. Он понял, как ей дорог этот подарок брата. И однажды, Вильхельму было тогда не больше девяти, он отправился на стекольный завод, выпросил там несколько полос каретного стекла, скрепил их, сделав из них рамку, и покрасил стекло с обратной стороны под мрамор. Получилось очень красиво. Конечно, ему помогал Шарлах. Но замысел принадлежал Вильхельму и был продиктован любовью.

Нет-нет, сейчас нельзя предаваться мечтам. Дортея взяла фонарь. Прошла через детскую. С постели слышалось ровное дыхание спавших там няни и кормилицы, обнимавшей маленькую Рикке. У другой стены в детской плетеной кровати спали две старшие девочки. Дортея посветила на них фонарем. Они лежали спина к спине, их светлые волосы смешались на подушке. Хорошенькие, с горячими румяными щечками, затененными длинными ресницами. Как обычно, толстенькая Биргитта стянула перину на себя, и худенькая Элисабет лежала почти голая. Дортея восстановила справедливость, подоткнула перину и пошла дальше.

В темном коридоре гулял сквозняк. Лестница скрипела у нее под ногами, и этот звук отдавался в балках и стропилах старого бревенчатого дома. На полу чердака лежали призрачные квадраты света — луна стояла прямо над домом, и ее свет проникал сквозь окна на крыше.

В классной комнате было темно. Светя себе фонарем, Дортея прошла к узкой койке, опасаясь смотреть на пустую кровать в алькове. Встретившись взглядом с широко открытыми глазами Бертеля, она вздрогнула от страха.

— Ты еще не спишь, дружок? Или я тебя разбудила? Может, ты чего-нибудь испугался?

Бертель не ответил. Дортея откинула волосы с его потного лобика, он схватил ее руку.

— Бертель, я думаю, тебе лучше пойти со мной. Там такой ветер. Я хочу, чтобы эту ночь ты спал в нашей постели.

Бертель быстро сел:

— Матушка, а где Клаус и Вилли?

— Они ушли с господином Даббелстееном. Вставай, Бертель, надень теплую рубашку и ноги на башмаки…

Дортея тотчас заметила свою оговорку. Путать местами слова — это к беде, нет, сейчас нельзя придавать значения таким предрассудкам. Она с волнением торопила сына, который радостно засмеялся и повторил: «Ноги на башмаки»…

Прижимаясь к ней, Бертель пробирался среди разбросанных на полу вещей. Беспорядок свидетельствовал о том, что сегодня вечером Дортея не заходила сюда. Теструп часто возвращался домой такой усталый, что предпочитал пить чай только в ее обществе, а потом спокойно отдохнуть с книгой. Тогда Дортея обычно сама относила ужин учителю и мальчикам. Она любила посидеть у них со своим вязанием. Ах этот Даббелстеен! Она невольно симпатизировала ему. Как красноречиво рассказывал он ей и детям о Снорри[6]и древних норвежских конунгах, показывал им свои опыты и коллекции растений и камней! А с каким восторгом он говорил об удивительных событиях, происходящих в мире, в Америке, во Франции! Теструп не одобрял идеи учителя, опасаясь, что они вскружат мальчикам головы. Но Дортея не могла лишить своих сыновей этих вечерних бесед. У самого Теструпа было счастливое и вольное детство, и он, в отличие от нее, не мог понимать, как важно, чтобы в жизни детей была радость.

Когда Дортея с Бертелем спускались по лестнице, на дворе залаяла цепная собака, ей отозвался грубый бас Фейерфакса. Йорген! Господи, что он сейчас скажет!

Теструп со своей охотничьей собакой так стремительно вошел в переднюю, что чуть не столкнулся с женой.

— Что это?.. Бертель? Почему он здесь?.. Неужели и с ним что-то случилось? — взволнованным шепотом спросил он. Положив руку на плечо Дортеи, он пропустил ее в спальню впереди себя. — Найди, пожалуйста, мои сапоги для верховой езды и собери немного еды в сумку… Они уехали на север. Днем их видели в каких-то крестьянских санях. Шарлах узнал это на плотине. Их захватил с собой возчик кварца из северной части долины, но кто именно, люди не заметили. Думали, что мальчикам просто захотелось прокатиться. — Теструп бросил шляпу и плащ на спинку кровати и тяжело опустился в кресло перед столом. — Тея, Тея, почему ты сразу не известила меня об этом! Нужно было тотчас послать за ними. А теперь, Бог знает…