Книга Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

Приход Галифакс граничит с бредфордским приходом, частью которого является хауортская церковь. Оба расположены на схожей – холмистой и невозделанной – земле. Изобилие угля и горных речек делает этот район крайне привлекательным для строительства фабрик. Поэтому, как я уже отмечала, местные жители в течение столетий занимались не только сельским хозяйством, но и ткачеством. Однако торговые отношения долго не приводили к улучшению жизни и приходу цивилизации в эти отдаленные деревеньки и разбросанные по холмам дома. Мистер Хантер в своей «Жизни Оливера Хейвуда»17 приводит суждение из воспоминаний некоего Джеймса Ритера, жившего во времена королевы Елизаветы, которое отчасти верно и сегодня: «У них нет привычки ни почтительно относиться к старшим, ни быть любезными вообще. Следствием этого является мрачный и неуступчивый характер, так что пришелец из других мест поначалу оказывается ошарашен вызывающим тоном любого разговора и свирепым выражением на любом лице».

И в наше время такой пришелец, задав какой-нибудь вопрос местному жителю, наверняка получит резкий и грубый ответ, если только вообще получит. Иногда угрюмость и грубость йоркширцев кажутся даже оскорбительными. Однако если «иностранец» отнесется к их нахальству добродушно, как к чему-то естественному, и отдаст должное их скрытой доброте и гостеприимству, то эти люди покажутся ему достойными, щедрыми и надежными. В качестве небольшой иллюстрации того, что у жителей этих отдаленных поселений грубоватость манер присуща всем слоям общества, я могу рассказать о случае, происшедшем со мной и моим мужем три года назад в городке Аддингаме, – этот город упоминается в стихах:

Из Пениджента, Пендл-Хилл,

Из Линтона, из Аддингама,

Из Крейвена всего мужи

За сильным Клиффордом пришли…18

Этот городок – один из тех, которые послали своих воинов сражаться в битве при Флодден-Филд, – расположен неподалеку от Хауорта.

Мы ехали по улице и вдруг увидели истекающего кровью человека, – по-видимому, он был из тех несчастливцев, которые притягивают к себе беды, как магнит железо. Его угораздило прыгнуть в речку, протекавшую через деревню, куда все бросали битое стекло и бутылки. Теперь он, обнаженный, шел по улице к близлежащему домику, шатаясь и обливаясь кровью. У него не просто была ранена рука, а оказалась перерезана артерия, и дело вполне могло завершиться смертельным исходом. Впрочем, шедший навстречу родственник успокоил его, сказав, что если это произойдет, то «много возиться не придется».

Мой муж остановил кровотечение, перетянув руку несчастного ремнем, одолженным одним из зевак, и спросил, послали ли за доктором?

– Та послали, – последовал ответ. – Только он не придет.

– Почему же?

– Та старый он, понимаешь, и с астмой, а тут в гору переть.

Мой муж, взяв в качестве провожатого мальчишку, поспешил за врачом, чей дом находился, как выяснилось, менее чем в миле от места происшествия. Когда они подошли к дверям, оттуда вышла тетушка раненого парня.

– Идет доктор? – спросил мой муж.

– Та не. Нейду, грит.

– Но вы ему сказали, что раненый может истечь кровью?

– А то.

– Ну и что он ответил?

– Та грит: хрен с ним, мне что за дело?

Кончилось тем, что врач выслал на помощь своего сына, который был «не по докторской части», но тем не менее сумел оказать первую помощь – забинтовал руку. Оправдание поступка врача местные находили в том, что «ему восемьдесят почти, он не петрит уже ничего, а детей у него аж двадцать».

Самым спокойным среди зевак выглядел брат поранившегося парня. Пока тот лежал в луже крови на полу, жалуясь, что «руку так и жжет», его стоический родственник невозмутимо покуривал свою черную трубочку, не произнося ни слова сочувствия или сожаления.

Грубые лесные обычаи сохранялись на опушках темных лесов, покрывавших отлогие склоны холмов, до середины семнадцатого столетия. Смертная казнь через отсечение головы была общим наказанием для всех, кто признавался виновным даже в мелких преступлениях, и это привело к тому, что безразличие к человеческой жизни вошло у местных в привычку. Дороги еще тридцать лет назад были до того плохи, что деревни почти не сообщались между собой, хотя при этом их жители очень старались вовремя доставлять продукты своего труда на рынок. А в одиноко стоящих на склонах холмов домах и в убежищах местных карликовых магнатов преступления могли совершаться совершенно незаметно и безнаказанно, без риска вызвать народный гнев, который привлечет сюда сильную руку закона. Следует напомнить, что в старые годы в сельской местности не было полиции, и немногие имевшиеся тогда судьи были вынуждены действовать без всякой поддержки. Часто они находились в родстве с местными жителями, смотрели сквозь пальцы на правонарушения и только подмигивали, видя злоупотребления, похожие на их собственные.

Люди среднего и старшего возраста со смешанными чувствами вспоминают о днях своей юности, проведенных в этих краях. В зимние месяцы им приходилось подниматься на холмы в телегах, вязнущих в грязи, и только самые неотложные дела могли заставить их покинуть свой двор. Дела эти приходилось осуществлять, преодолевая такие трудности, которые теперь им, несущимся на Бредфордский рынок в первоклассном быстроходном экипаже, уже кажутся непреодолимыми. Так, например, один владелец шерстяной фабрики вспоминает, что менее четверти века назад ему приходилось зимним утром отправляться из дому затемно, чтобы вовремя доставить в Бредфорд подводу, нагруженную отцовским товаром. Груз укладывали всю ночь, а утром вокруг подводы суетился народ: повсюду мелькали фонари, осматривали подковы лошадей, и вот наконец медлительная повозка трогалась в путь. Кто-то должен был на ощупь идти впереди, стуча перед собой палкой по острым и скользким каменным выступам, а иногда даже опускаясь на четвереньки, пока повозка не выезжала на сравнительно удобный, с глубокой колеей большак. До покрытых вереском нагорий добирались верхом, двигаясь по следам нагруженных лошадей, перевозивших посылки, товары и грузы между городами, еще не соединенными большой дорогой.

Однако зимой все эти транспортные средства становились бесполезны из-за снега, а он долго не тает в открытой всем ветрам горной местности. Я была знакома с людьми, которые во время поездки в почтовой карете за Блэкстоунский кряж задержались чуть ли не на неделю, если не больше, на маленьком постоялом дворе почти у самой вершины. Им пришлось провести там и Рождество, и Новый год. Истребив хозяйский запас провизии, незваные гости принялись за индеек, гусей и йоркширские пироги, которые перевозила карета. Но и эти продукты скоро подошли к концу. Как раз в это время, на их счастье, потеплело, и узники смогли покинуть свою тюрьму.

Горные деревеньки кажутся оторванными от всего мира, однако их одиночество – ничто по сравнению с той изоляцией, в которой пребывают серые наследственные дома, разбросанные тут и там среди пустошей. Обычно эти жилища невелики, но прочны и достаточно просторны для их обитателей – хозяев окружающей дом земли. Здесь нередко можно встретить семьи, владеющие своим наделом еще со времен Тюдоров19. Это остатки старого сословия йоменов20, однодворцы, мелкие помещики, число которых стремительно сокращается в наше время. Можно назвать две причины подобного упадка. Либо землевладелец ленится и пьянствует и в конце концов бывает принужден продать свой участок, либо, наоборот, он оказывается человеком практичным, с авантюрной жилкой и тогда решает, что сбегающая с горы речка или минералы у него под ногами принесут ему богатство. Тогда он оставляет прежнюю трудовую жизнь мелкого землевладельца и превращается в фабриканта, начинает копать уголь или разрабатывать карьер, чтобы добывать камень.