Книга Аристотель - Пол Стретерн

Аристотель преподавал, прогуливаясь вместе с учениками, отчего его последователей стали именовать перипатетиками – «прохаживающимися». По другой версии, это название связано с тенистой аркадой гимнасия (Перипатос), где давал свои уроки Стагирит.

Аристотель считается основателем логики (другой логик подобного масштаба появится только через два тысячелетия). Он был метафизиком, почти равным Платону, и превзошел своего учителя в этике и эпистемологии. (И все же Платон имеет преимущество основателя. Аристотель славится ответами, зато Платон поставил основные вопросы – те, которые следует задать в первую очередь.)

Самые значительные достижения Аристотеля лежат в области логики. Он во всех смыслах открыл ее. Аристотель сумел увидеть в логике основу любого исследования. Платон понял, что к знанию можно прийти с помощью диалектики (доказательство путем вопросов и ответов), но именно Аристотель формализовал и развил этот метод, придумав силлогизм. Согласно Аристотелю, силлогизм показывает, что, «если нечто предположено, то с необходимостью вытекает нечто отличное от положенного в силу того, что положенное есть»[3]. Например, если мы выскажем два положения:

Все люди смертны.

Все греки – люди,

то из этого вытекает следующее:

Все греки смертны.

Это логически необходимо и неоспоримо. Аристотель различал разные типы силлогизмов, но у всех у них общая базовая структура. За большой посылкой следует меньшая посылка, что приводит к заключению:

Все философы не тупицы.

Некоторые люди – философы.

Следовательно, некоторые люди

не тупицы.

Современному сознанию такой тип аргументации кажется безнадежно громоздким и чреватым путаницей. Но для своего времени это был решительный прорыв в мышлении – величие его остается непревзойденным. Это не значит, что в аристотелевской логике не было слабых мест. Вот, например, силлогизм:

Все лошади – животные.

У всех лошадей есть копыта.

Следовательно, у некоторых

животных есть копыта.

Это построение верно, лишь если есть такие существа, как лошади. Вот для сравнения следующий силлогизм с аналогичной структурой:

Все единороги – лошади.

У всех единорогов есть рог.

Следовательно, у некоторых

лошадей есть рог.

Сам Аристотель называл свою логику «аналитикой», то есть распутыванием, развертыванием. Любая наука или область знания теперь должна начинаться с набора первичных принципов или аксиом. Из них логическим путем (или развертыванием) можно вывести все остальные истины. Эти аксиомы определяют поле применения для некой области, исключая из нее неуместные или несовместимые элементы. Например, биология и поэзия исходят из взаимно исключающих принципов. Мифические чудовища не имеют отношения к биологии, а биологию незачем описывать стихами. Этот логический подход выделил целые поля знаний, снабдив их возможностью открывать комплексы новых истин. Только через два тысячелетия эти определения стали удавкой, сдерживавшей развитие человеческого знания.

Идеи Аристотеля были философией много столетий, но в Средние века к ним стали относиться как к Евангелию, сделав невозможным их дальнейшее развитие. Мысль Аристотеля построила интеллектуальное здание средневекового мира, но вряд ли стоит винить философа в том, что оно стало тюрьмой.

Сам Аристотель этого бы явно не принял. В его трудах можно встретить противоречия, которые свидетельствуют о пытливости его ума и постоянном развитии идей. Стагирит предпочитал исследование реального мира спекуляциям о его природе. Даже ошибки Аристотеля часто свидетельствуют об их поэтическом происхождении: «гнев – это кипение крови вокруг сердца», «глаз бывает голубым благодаря небу». Чисто по-гречески он рассматривал образование как путь к человечности, считая, что образованный человек отличается от необразованного, как «живой от мертвого». Хотя в том, какое место он отводит образованию, Аристотель не похож на легкомысленного оптимиста: «в процветании оно служит украшением, в бедствии – прибежищем». Может быть, он отчасти стал педантом, но есть все указания на то, что и ему выпала своя доля страданий. Всю жизнь он оставался учителем и никогда не стремился к официальной должности, но вряд ли в истории найдется другой человек, оказавший на мир столь колоссальное влияние.

И тут нам повезло, потому что Аристотель, кажется, был хорошим человеком. Цель человечества он видел в достижении счастья, которое определял как осуществление лучшего, на что мы способны. Но что это за лучшее, на которое мы способны? По мнению Аристотеля, высший дар человека – это разум, вот почему лучший (и счастливейший) из людей проводит все возможное время за чистейшей деятельностью разума, то есть размышлением. Чрезвычайно невинное профессорское представление о счастье: гедонизм как чисто мыслительная деятельность. Не многие в реальном мире согласились бы с таким взглядом, а те, кто согласен, вряд ли счастливее бездумных мещан, радующихся лотерейному выигрышу.

Подобные возражения требуют уточнения: нам надо пытаться реализовать то, к чему мы более всего способны. Можно утверждать, что знаменитый ученик Аристотеля Александр стремился делать то, к чему был больше всего способен, – нести страдания и смерть тысячам людей. Однако следует заметить, что Аристотель пытался ограничить выход за пределы моральной нормы своим знаменитым учением о золотой середине.

Согласно этой идее, любая добродетель есть середина между двумя крайностями. Здесь вспоминается традиционная греческая концепция умеренности. Она упоминается еще у Гомера, который жил на пять столетий раньше Аристотеля и описал события, происходившие за тысячу лет до рождения философа. Грекам архаической эпохи (да и грекам поздней Античности) концепция умеренности была просто необходима. Девиз «Ничего слишком» быстро стал их главной моральной максимой. Их энергия была настолько избыточной, что если она не направлялась в творческое русло, то нередко била через край. Бешеное, разнузданное поведение, которое связывали с последователями Диониса, темные стороны характера и обрядности, отраженные в греческой трагедии, страхи и предрассудки повседневной жизни – вот темная сторона раннеклассической эпохи. Чтобы из этого хаоса возникли философия, математика и блистательное искусство, требовалась исключительная умеренность.

Не случайно Пифагор даже попытался соединить эту умеренность с математикой, чтобы можно было исчислить добродетель, лежащую между двумя крайностями. Все не имеющее меры или неизмеряемое (как бесконечность) было злом. Точность стала добродетелью. (До сих пор в западной морали сохранились заметные следы такого подхода.)

Платон с его любовью к математике и абстракции пошел в этом направлении еще дальше. С другой стороны, Аристотель был против математического подхода к морали. Невозможно исчислить, что есть благо. Благо нельзя определить чисто абстрактными суждениями; оно ближе к гармонии в произведении искусства. Нравственная добродетель – середина между двумя крайностями, но больше связана с характером человека и ситуацией, в которой он находится. Убить человека на поле боя – не то же самое, что убить его на улице; но и в последнем случае убить того, кто покушается на грабеж, и того, кто просто обидел вас, – разные вещи. Вместе с аристотелевской гармонией пришел и необходимый элемент относительности. И в этом тоже была умеренность.