Книга Гапон - Валерий Шубинский

Но почему Георгий Гапон поступил в духовное училище (это произошло, видимо, в 1883 году)?

Сам он так говорит об этом — не без юмора:

«Два обстоятельства решили этот вопрос. Первое — это поговорка: „Поп — золотой сноп“, второе — то, что если я сделаюсь священником, то не только попаду на небо, но и всем своим помогу попасть туда».

На самом деле все было, видимо, чуть сложнее. Очевидно, что Аполлон Гапон, состоятельный крестьянин и земский служащий, не прочь бы был дать своему сыну образование, возможность выбиться в люди, тем более что в церковно-приходской школе Георгий учился отлично. Как человек практический, он не мог не думать и о том, что семинарский аттестат открывает, в конце концов, разные пути не только в церковном ведомстве. Выпускников семинарий принимали на государственную службу с классным чином — самым низшим, коллежского регистратора, но и это что-то значило. До 1879 года, отучившись четыре года в семинарии (из шести), можно было поступать в университет. Такой привилегией не пользовались ни «реалисты» (которым требовалось сдавать дополнительные экзамены по древним языкам), ни тем более выпускники прогимназий, технических и коммерческих училищ — только гимназисты и семинарские. Правда, испуганные массовым уходом лучших четвероклассников церковные власти изменили порядок: право поступления в светские высшие учебные заведения теперь имели лишь лица, окончившие полный курс семинарии и лишь с дипломом первой степени, причем и им требовалось сдать (с разрешения церковного начальства) дополнительный экзамен в гимназии. Исключение составлял Томский университет, основанный в 1887 году и имевший поначалу лишь медицинский факультет. Туда семинаристы, окончившие по первому разряду, принимались без дополнительных испытаний и даже имели льготы при поступлении. Эти изменения оказали на судьбу Гапона важное влияние.

Достойно внимания: выходцев из иных сословий, кроме духовного, как правило, принимали в церковные учебные заведения на своем коште. Другими словами, за обучение полагалось платить, и по крестьянским меркам очень немало — 40 рублей в год. Но Георгия, видимо, удалось устроить на казенный кошт — может быть, благодаря содействию беликского приходского попа, доброжелательно относившегося к способному сельскому школьнику. Подготовлен сын Аполлона Федоровича был хорошо: его приняли сразу во второй класс.

Среди сыновей священников и дьяконов (в крайнем случае дьячков, псаломщиков) мальчик «в крестьянской одежде, с мужицкими манерами» сперва ощущал себя чужаком, ему приходилось защищать себя «обычным мальчишеским способом». Можно лишь гадать, какое влияние оказали на характер самолюбивого и привыкшего к первенству Гапона унижения, пережитые на первых порах в бурсе. Но вскоре отношения с соучениками наладились.

Бурсацкие драки и грубые шалости (самая, должно быть, невинная — походы за яблоками в соседский сад, о которых Георгий Аполлонович нежно вспоминает в своих мемуарах) вполне сочетались и с той довольно глубокой, на юношеский лад, умственной жизнью, о которой пишет Трегубов, и с драматичными человеческими переживаниями. В 1886 году (как раз примерно в это время преподаватель-вольнодумец знакомит Георгия с толстовством) в Беликах одиннадцати лет от роду умирает младшая сестра, к которой Георгий был очень привязан. Это стало первой в жизни Георгия Гапона важной утратой.

Год спустя Гапон перешел из училища в Полтавскую духовную семинарию.

Семинария в Полтаве — так получилось — трижды основывалась и дважды закрывалась. Та, о которой идет речь, была основана в 1738 году преосвященным Антонием Берлом в уездном городе Переяславле по образу и подобию Киево-Могилянской академии, с 1803 года именовалась официально Полтавской, хотя на самом деле в губернский город перенесена была лишь в 1862-м. В семинарии в разные годы учились и преподавали довольно многие видные церковные деятели; из светских стоит упомянуть Ивана Семеновича Нечуй-Левицкого, украинского писателя, и украинского же политического деятеля Симона Петлюру (последний, правда, из семинарии был исключен, как и его тифлисский сверстник Иосиф Джугашвили).

В духовном училище кроме общеобразовательных предметов (географии, арифметики) преподавали древние языки (церковнославянский, первые начала латыни и греческого), церковный устав, катехизис, нотное пение, Священную историю: круг знаний, необходимый для исполнения дьяконской службы.

В семинарии перечень предметов был намного шире.

Можно разделить их на три категории.

Во-первых, специальные знания и навыки, потребные священнику. Сюда относятся нравственное богословие, догматическое богословие, гомилевтика (искусство составления проповеди), литургика, пасхалия, изъяснение Ветхого и Нового Завета.

Во-вторых, общеобразовательные знания (алгебра, геометрия, тригонометрия, физика, космография, русская и мировая история) — в рамках примерно гимназического курса. Языков учили больше, чем в гимназиях. Там, как правило, преподавали три языка (два древних и один новый или один древний и два новых), в семинарии же были обязательны латынь и греческий, французский и немецкий, а факультативно изучался еврейский[5]. Другое дело — глубина изучения. В живых иноземных наречиях семинаристы традиционно не были сильны — даже в сравнении с гимназистами. А как раз Гапону потом иностранные языки очень пригодились бы.

Третья категория знаний — логика, психология, обзор философских учений. Знания, которые выходили за круг нужных для аттестата зрелости, и не так уж жизненно необходимые приходскому священнику, но позволяющие ему свободно ориентироваться в современном мире и, что называется, «работать с людьми».

Некогда в российском образованном обществе принято было смеяться над невежеством попов. Если в эпоху Ломоносова или даже в начале XIX века для таких насмешек были основания, то к концу столетия, казалось бы, положение изменилось: даже простой сельский священник был человеком по любым критериям довольно просвещенным и книжным, «превзошедшим науки». Ядро разночинной интеллигенции не зря ведь составили именно поповичи, выпускники семинарий. И все-таки влияние государственной и господствующей церкви на светскую культуру (а иной, не светской, культуры давно, в сущности, не было) оставалось скромным и скорее убывало, чем увеличивалось, а место ее представителей в интеллектуальном диалоге эпохи было маргинальным. О причинах этого можно рассуждать долго.

Вернемся покамест к отроку Георгию. Учился он хорошо. Согласно записи в журнале педагогического собрания правления Полтавской духовной семинарии от 9 (22) июня 1893 года, «происходя из казаков и не отличаясь природною благовоспитанностью, он нередко обнаруживал этот недостаток и в присутствии своих воспитателей и преподавателей, но на его выходки не всегда обращалось должное внимание, вероятно, потому, что их извиняли средою, в которой он вырос и проводил неучебное время, а также и потому, что по успехам принадлежал к числу лучших учеников». Но духовные интересы уводили его все дальше от церкви.