Книга Как сделать птицу - Мартин Мюррей

Но надо уметь смотреть правде в лицо: один день обязательно сменяется другим, даже если вам этого совсем не хочется. И надо, так или иначе, их проживать: тащиться по коридору намазывать что-нибудь на хлеб и двигаться дальше. Но этот день не такой, сказала я себе. Я решила, что он будет другим. Я не тащилась, я стремительно летела, я пировала, и хотя все вокруг, казалось, еще только пробуждалось, мои мысли уже оживленно прыгали с одного на другое, как ласточка прыгает по газону.

Честно говоря, я все еще продолжала думать о Гарри, хотя как раз о нем-то я думать и не хотела. Перед тем как уехать, я собиралась сказать ему, что не виню его в том, что произошло. Я и не винила его никогда, но у него могло сложиться такое впечатление, потому что я с ним так обращалась после того, как все это случилось. Как холодная рыба. Я не чувствовала себя холодной рыбой. Я вообще не чувствовала ничего такого, что бы напоминало мой прежний опыт. А от меня чего-то ждали. Люди смотрели на меня так, словно я экспонат на выставке. Экспонат «В», образец «Мисс Несчастье». Поэтому я очень старалась спрятать все внутри себя. Я была застегнута на все пуговицы, я ушла в затворничество. Я не знала, какие чудовищные вещи могу сказать или сделать. Поэтому я вся закрылась и стала холодной бесчувственной рыбой.

Не стану утверждать, что Гарри, когда я впервые его увидела, поразил мое воображение, но определенное впечатление он все же на меня произвел. Я смотрела на него в упор, а он вообще меня не замечал. Он даже ни разу не взглянул на меня. Обычно мальчишки бросают на девушку хотя бы один взгляд, а Гарри Джейкоб не сделал этого. Он пытался затащить в свой дом старую церковную кафедру. Он взвалил ее на плечо, он тихонечко напевал или что-то насвистывал и выглядел при этом так, словно прекрасно проводит время, затаскивая кафедру в дом. Казалось, что ему интереснее вычислить такой угол наклона этой штуковины, при котором она пролезет в дверь, чем показать себя или поглядеть по сторонам.

Я смотрела на него не потому, что он мне чем-то понравился или что-то в этом роде, а просто потому, что хотела узнать, что за семья вселяется в этот старый дом цвета мятной жевательной резинки. Я была практически уверена, что они окажутся какими-нибудь чудиками или что они, например, мучают животных, но я ошибалась. Они оказались семьей Джейкобов, и Гарри был самым младшим. Но он все равно был старше меня, и он умел водить машину.

Если парень умел водить машину, это впечатляло многих девчонок, но не меня. Сьюзи Ньюбаунд встречалась только с парнями, которые умели водить машину. Если он был в состоянии отвезти ее в Бендиго и купить ей Биг Мак, то это был мужчина ее мечты. Она не была привередой. А я была. Я была очень разборчивой. И нельзя сказать, чтобы парни в очереди стояли, чтобы только со мной познакомиться, а просто никто из нашей школы мне особенно не нравился. Не знаю почему. Может, у меня туго обстояло дело с чувствами. Но я ждала чего-то настоящего, кого-то первоклассного.

Честно говоря, значительную часть своей жизни я провела в ожидании, и именно поэтому я покидала свою деревню. Это было преднамеренной стратегией, контратакой на то ожидание, которое ни к чему не вело. Есть два вида ожидания. Бывает, вы ждете чего-то, что случится наверняка, раньше или позже, — как, например, ждете поезда, который должен прийти в шесть двадцать восемь, или школьного автобуса, или вечеринки, где, может быть, окажется мальчик, который вам нравится. А бывает, что вы ждете чего-то, про что не известно наверняка, что оно произойдет. Вы даже толком не понимаете, чего именно ждете, и все же надеетесь на это. Вы мечтаете об этом и ради этого живете. От такого ожидания сердце сжимается подобно кулаку.

Когда я была маленькой, размером не больше средней собаки, я ложилась на диван и живописно раскладывала свои волосы, так, как сделала бы это Спящая Красавица. Я закрывала глаза и улыбалась в точности так, как делал бы это ангел, если бы случайно прилег на диван и заснул. И вот, с такими волосами Красавицы и с такой улыбкой ангела, я лежала и ждала, что мама примется меня искать и придет. Но она никогда не искала меня. Она никогда не приходила и не заставала меня в такие мгновения. Обычно примерно через минуту мне становилось тошно оттого, что я лежу неподвижно. Или же в комнату врывался Эдди с водяным пистолетом и разрушал всю атмосферу.

Это было делом привычным, Эдди все время разрушал атмосферу. Он был настоящим мастером по этой части. Потому ли, что он был старше меня, или же потому, что он был мальчишкой, но только Эдди всегда занимал больше места, чем я. Когда мы были совсем детьми, я должна была заводить пластинки, в то время как Эдди танцевал.

— Манон отвечает за музыку, — говорила наша мама, как будто это было чем-то ответственным и почетным. Но я знала, что это не так. Знала, что это не так ответственно и почетно, как танец.

Она учила меня правильно опускать иголку на пластинку, так, чтобы песня начинала звучать с самого начала, сразу после короткого скрежещущего звука. Она хотела, чтобы это происходило именно так.

— Опускай ее нежно, Манон. Видишь, будто бы бабочка садится на лепесток. Деликатно, — предупреждала она меня.

Я склоняла лицо к самой пластинке, как можно ближе, и задерживала дыхание, чтобы рука не дрогнула. И, если у меня все получалось правильно, мама закрывала таза и начинала считать, слегка кивая. Она держала Эдди за руки. Его руки были деревянными, как карнизы, и мама их все время встряхивала, словно надеясь превратить их в ткань. Эдди стоял ко мне спиной и отворачивал от мамы лицо. Я точно знала, что он не хочет ни на кого смотреть. Он чувствовал себя как-то фальшиво, или что-то в этом роде.

— Раз, два, три, раз, два, три… — Мама считала для Эдди, пытаясь сделать так, чтобы он прочувствовал музыку. Он стоял как фонарный столб. Ей приходилось силой притягивать его к себе, качая головой, делая ею какие-то ныряющие движения, выделяя голосом первый такт. — Раз, два, три. Раз, два, три.

Она качала головой, а ее черные волосы струились по плечам, как блестящая нефть. Она напоминала мне девочку из английского пансиона. На ней была длинная белая ночная сорочка. Эдди смотрел на пол, но она все время приподнимала его подбородок кончиками пальцев, ловила его взгляд и цепко старалась его удержать, глаза в глаза, глаза в глаза. А когда ей это удавалось и он подчинялся, она позволяла себе опустить веки, и тогда Эдди становился ведущим в этом танце, и он отвечал за движение их пары среди мебели. Губы Эдди были плотно сжаты. Они кружили по комнате, ее белая сорочка вздувалась, как взбитые сливки. Они бы так и кружились, и кружились, и кружились, но когда Эдди это надоело, он направил ее к дивану, и они на него наткнулись. Она широко распахнула глаза, и было видно, что у нее только что силой отобрали мечту. Она вздохнула и отпустила его.

— Эдуард, ты опять смотрел себе под ноги?

— Неа. Я просто не заметил.

— Он все видел, — встряла я. — Он нарочно это сделал.

— Вот и нет, Мэнни.