Книга Слепой секундант - Дарья Плещеева

— Рассказывайте, господин Соломин, — велел Граве. — Все, что помните.

Андрей довольно знал по-немецки, чтобы объясняться с врачом, а тот по возможности упрощал свою речь, облегчая собеседнику задачу. Видимо, наловчился, пользуя барынь, которые, кроме русского, знали только французский — и тот через пень-колоду.

— Да что я могу помнить? Свалился со стены, как последний дурак…

— Которое место было ушиблено? От удара там, где рана, слепоты быть не должно. Вспоминайте, пожалуйста.

На помощь призвали Еремея. Он вспомнил, какое место накрывал Андрей в полубреду ладонью, как будто это могло утишить боль. Вспомнил и то, что вокруг глаз образовались страшные черные пятна.

— Я сейчас еще не знаю, как вас лечить. Это тяжелый случай. Но я постараюсь, — сказал Граве. — Я буду все пробовать. Буду собирать консилиум. Пока нужен полный покой.

На том и расстались. Граве, записав адрес Гриши, сказал, что через два дня на третий даст записочку о консилиуме. Взяв за визит немалые деньги, пять рублей, он проводил Андрея до дверей кабинета.

В тот миг, когда прислужник Эрнест выпустил Андрея с дядькой на свежий воздух, к крыльцу подкатил великолепный экипаж с зеркальными стеклами в окнах.

— О, герр Куликов, герр Куликов! — с тем Эрнест, вмиг позабыв о небогатом пациенте, радостно поспешил навстречу богатому, вынимаемому из экипажа лакеями.

Им оказался маленький старичок, не разбирающий дороги. Его не столько ввели на крыльцо под руки, сколько внесли. Синяя шуба мела по снегу. Лица меж низко надвинутой меховой шапкой и вздыбленным воротником было не разобрать.

— Не нравится мне этот немец, — уже в возке заявил Еремей. — Лишнего слова из него клещами не вытянешь. И никакой угодливости нет.

Андрей не ответил. В угодливости он не нуждался.

— Батюшка мой, может, разберемся, что в сундуках-то? — немного погодя спросил Еремей.

Этими сундуками Андрей был обязан полковым товарищам. Когда стало ясно, что зрение не возвращается и нужно ехать на поиски врача в столицу, все, кто знал и ценил Андрея, поделились с ним военной добычей. Он и сам не ведал, чего накидали в кучу под строгим присмотром Еремея. А добыча могла быть самой разной — и браслеты с самоцветами, и дорогие турецкие шали, и чеканное серебро, но главным образом ценное оружие.

Знаток определил бы происхождение пистолетов по крошечному клейму с арабской вязью, еле видному на серебряной оправе. Между оружейниками была некая загадочная связь: турки уважали тульские и льежские стволы, а русские охотно брали ружейные стволы старых турецких мастеров. Так что оружие, которым бились под Очаковом, состояло в некотором родстве.

Андрей не хотел открывать сундуки, потому что знал: этот дар товарищей — прощальный. Они догадались, что капитан Козловского мушкетерского полка Соломин более в строй не вернется, и хотели как-то скрасить боевому товарищу предстоящие годы полного мрака.

Так что ответа на свой вопрос Еремей не получил и сильно огорчился. Он очень надеялся, что приезд в столицу, встреча с Гришей Беклешовым и визит к немцу как-то развеселят питомца. Но Андреи оставался хмур — и явно собирался хмуриться дальше. Его упрямство было Еремею отлично знакомо.

— Так к господину Беклешову едем? — спросил дядька.

— Кой час?

Свои часы Андрей еще под Очаковом отдал Еремею, и тот, в иную пору гордившийся бы таким подарком, сейчас тихо возненавидел безделушку: часы, встроенные в крошечную золотую табакерку, были подарком женщины, которую питомец до войны считал своей невестой, а ныне постановил забыть навеки.

Еремей вытащил табакерку, посмотрел на циферблат.

— Скоро полдень, — сообщил он.

— Едем в какой-нибудь трактир обедать.

Следовало искать трактир где-нибудь на окраине, подальше от мест, где можно встретить измайловцев. Еремею повезло — набредя на заведение «Гамбург», он обнаружил там знакомца, немца-булочника Шварцкопфа, который искренне огорчился, увидев Андрея в повязках, попросил позволения сесть рядом и своей болтовней ухитрился развеселить питомца.

Когда стало смеркаться, вернулись к Беклешову, чтобы заняться ковром. Еремей с Тимошкой наносили на задний двор чистого снега, разложили ковер ворсом вниз и принялись по нему выплясывать. Когда подняли, чтобы повесить на заборе и выколотить, на снегу осталось огромное черное пятно.

Утром ни свет ни заря Еремей разбудил питомца:

— Немец человека прислал! Велел сейчас же к нему собираться!

Не позавтракав, не загнув буклей и не напудрив светлые волосы, потому что при двух повязках это нелепо, Андрей покатил к доктору.

Оказалось, Граве нашел в своих записях, лежавших сейчас горой на столе, похожий случай. Он устроил Андрею форменный допрос с пристрастием, так что поневоле вспомнился начальник Тайной канцелярии господин Шешковский, который умел вытащить из подследственного всю подноготную. Ответы он сличал со своими выписками и недовольно хмыкал при несовпадениях.

А что мог вспомнить Андрей? Как скакал по каменной стене замка с обнаженной шпагой, командуя мушкетерами? Самого удара, от коего лишился сознания, он почитай что не ощутил. Потом в голове стало как-то сумеречно — такое случалось в детстве, когда Андрея укладывала в постель горячка. А как именно путаются у бредящего человека мысли — рассказывать нет надобности.

— Многого обещать не могу. В том случае, что я беру за образец, исцеление длилось четыре года и окончательным не стало, — признался доктор. — Больной мог сам ходить по комнатам, но в трех шагах не узнавал лиц… Это прелюбопытное занятие — возвращать человеку зрение. У меня есть пациент — весьма занятный случай. Я готовлю его к тонкой операции. Но сильно беспокоюсь из-за его возраста — пациенту шестьдесят восемь лет. Если бы я мог помочь и вам операционным путем, как господину Куликову… У каждого врача есть любимые пациенты, с которыми более всего трудов и разочарований, но именно с ними случаются открытия. Полагаю, вы — из таких, оттого готов тратить на вас время. Любопытство исследователя — оно надежнее всякого человеколюбия… Были ли у вас в роду люди со слабым зрением? Случалось ли кому под старость обрести дальнозоркое зрение? По отцовской линии было сие?..

Андрей, отвечая, даже ощутил то самое любопытство, о котором толковал доктор, — как из этих сведений Граве сумеет извлечь нужное направление в лечении. Дотошность доктора ему понравилась — она способствовала доверию.

К той минуте, когда Граве сказал «довольно», Андрей уже порядком проголодался. И Тимошка с Еремеем — равным образом. Так что завтрак, совмещенный с обедом, съели в трактире, в самом дальнем и темном углу, чтобы публика не видела, как Еремей помогает питомцу.

В слободу Измайловского полка покатили, когда смеркалось, и у калитки столкнулись с Гришей.

— Григорий Иванович! — воскликнул Еремей. — Что это с вами, сударик мой? Что за беда?