Книга Три жизни Томоми Ишикава - Бенджамин Констэбл

Бен Констэбл, сейчас двадцать минут четвертого, и, кажется, все готово. Ты не застанешь меня дома, когда придешь: я нашла место, где никому не придется пачкать руки (смерть бывает очень грязной). Я договорилась кое с кем, чтобы пришли и разобрались с вещами, так что можешь оставить все как есть, но компьютер предназначен для тебя – пожалуйста, возьми его. Еду в холодильнике тоже, если надо. Йогурты просрочены, но ведь йогурт – это и так уже просроченное молоко, правильно? Еще есть фрукты, бери, если угодно. (И зачем я пристаю к тебе с едой? Извини, но я страшно не люблю, когда продукты пропадают, а поскольку ты упитанностью не отличаешься, пара пирожков уж точно не повредит. Пирожков, кстати, нет.)

Надеюсь, у тебя все нормально. Ты извини, пожалуйста. Мне уже пора, потому что надо написать еще одно письмо (тебе, глупый).

Целую много-много раз.

Бабочка

P.S. Кстати, ручку тоже можешь взять, это моя любимая.

Я съел банан, а потом несколько секунд стоял, глядя на часы на стене. Они всегда показывали двадцать минут четвертого, и для меня оставалось загадкой, зачем Бабочка держала в доме неисправные часы. Кот потянулся. Куда она ушла и кто был этот человек, которому предстояло «разбираться» с ее вещами? Адвокат? Перевозчик? Может быть, она забронировала себе место в какой-нибудь специальной суицидальной клинике в Швейцарии, которая предлагает полный спектр посмертных услуг? А существуют ли вообще такие клиники? С трудом верилось, что Бабочка настолько организованна. Она зашла бы на веб-сайт, увидела чистенькие очертания корпусов, задумалась об архитекторе Альберте Фрее, начала читать про пустынный модернизм и упустила подходящую минуту.

Кот сидел мордой к двери, давая понять, что хочет уйти. Я нашел в шкафу кувшин, наполнил его водой, прошелся по квартире и полил все цветы в горшках. Потом положил в сумку блестящий Бабочкин лэптоп, записку и ручку, а шкурку от банана выкинул в мусорный бак.

Томоми Ишикава умерла, и я не знал, что делать. Я просто отключил телефон и пошел домой.

Глава 2

Компьютер Томоми Ишикава

На мгновение проснувшись, я почувствовал себя заново родившимся. Солнце стояло над крышами домов на другой стороне улицы, и тень кованой металлической решетки, нависавшей над окном, резко и отчетливо вырисовывалась на шторах. Я не знал, где нахожусь. Было прохладно, но в комнате стоял запах пыли. Я лежал под чистым одеялом, мне нравилось прикосновение хлопка к коже. Нравилась комната. Не знаю, о чем она напоминала, но казалась экзотической. Я слышал шум машин – не слишком близко – и пение птиц. Как весной. Всюду царил покой. Все было хорошо.

Я не назвал бы это шепотом, потому что никаких звуков не слышал, но что-то тихонько приказывало моей голове оставаться на месте. «Не двигайся. Полежи». Ответы просачивались сквозь ткань, словно капли (ответы на вопросы, которые я даже не задавал). Они текли по лицу. Я находился в квартире, которую снимал в Париже, в спальне. «Ш-ш-ш». Была суббота, 17 марта 2007 года. «Ш-ш-ш, ничего не говори». Я проспал долго, часов десять. «Нет-нет, не теперь, подожди, подожди». Я посмотрел на экран мобильника – он оказался выключен. Меня это удивило. Ткань треснула, и воспоминания хлынули струей. Я закрыл глаза и пожалел, что не сплю. Томоми Ишикава умерла, и мы больше никогда не будем сидеть вместе, болтать и смеяться.

Я лежал в постели как можно дольше, глядя в никуда и ни о чем не думая. Бабочка несколько раз говорила, что у нее депрессия. Наконец я встал, потому что проголодался. Иногда я выслушивал ее или обнимал. Я сделал яичницу и намазал маслом вчерашний тост. Иногда мы шутили. Я налил стакан грейпфрутового сока и выпил залпом. Налил следующий. Однажды я велел ей взять себя в руки и прекратить хандрить. В поисках подсказки я посмотрел в зеркало в ванной, но ничего не увидел. Затем выглянул из окна – погода была непозволительно хороша. Я впился ногтями себе в руку, чтобы проверить, чувствую ли боль. Чувствовал, но это ничего не значило. Прищурившись, я подумал, не расколотить ли что-нибудь, например зеркало, но перспектива уборки меня отпугнула. И потом, если я наступлю на осколок стекла, то, скорее всего, пораню ногу. Я вернулся в постель, накрылся одеялом и стал смотреть в потолок. Вчера Бабочка подсунула мне под дверь письмо. Она прошла по улице и, возможно, улыбнулась человеку, который придержал для нее дверь. Купила что-нибудь в магазине.

В два часа дня я оделся. Нашел в холодильнике хумус, а в шкафу печенье. Поев, я смахнул крошки, бесцельно зашагал в гостиную, сел, положил на колени лэптоп Томоми Ишикава, открыл крышку. Экран был ярче, чем мой. Я нажал на кнопку. Экран засветился и почти сразу погас – батарея разрядилась. Я забыл взять аккумулятор. Попытка воткнуть подзарядку от собственного компьютера, прошла безуспешно. Я задумался: купить новую подзарядку или сходить к Томоми Ишикава и забрать ту, что забыл? Мне вообще не хотелось выходить из дому, но если идти к Бабочке, то следовало сделать это сейчас, пока никто не пришел прибраться в квартире. Кто знает, когда она назначила прийти человеку, с которым условилась. Бабочка жила всего в нескольких остановках на метро. А чем еще занять день? Я нашел кое-какие поводы оттянуть уход – помыл посуду, почистил зубы, – но наконец причин не осталось.

Я вышел из метро на Менильмонтан и ощутил тяжесть собственного тела, поднимаясь по ступенькам. Я пересек бульвар, свернул на улицу Этьена Доле, набрал код, который помнил со вчерашнего дня, дотащился по ступенькам до квартиры Томоми Ишикава и подождал.

– Кот, – негромко позвал я, чтобы услышал только он. Ответа не было. Наверное, он где-то гулял с дамами.

– Кот! – окликнул я чуть громче, и он неохотно спустился с верхнего этажа. – Что ты там делал?

Он не ответил, и я сказал:

– Ну, все равно спасибо, что пришел.

И повернул ключ в замке.

Кот вошел первым и остановился как вкопанный, прислушиваясь.

– В чем дело, Кот?

Он осторожно зашел в спальню, сунул голову в угол за открытой дверью, потом заглянул на кухню и в ванную. Что-то изменилось, в квартире пахло по-другому: кто-то здесь побывал. Меня это не касалось, Бабочка обо всем условилась, но с тех пор как я приходил сюда вчера, что-то изменилось; не знаю что, нечто почти неуловимое. Я не одарен особой наблюдательностью, но кто-то точно побывал в квартире. Внезапно я почувствовал разочарование. Ничто здесь не напоминало обо мне. Я ничего не дарил Бабочке. Даже книг ей не одалживал. Неудивительно, что она чувствовала себя такой одинокой.

Эти мысли засели в голове. Нужно было чаще звонить, проводить больше времени вместе. Я мог бы помочь Бабочке. Я заглянул в ванную. На полках ничего не стояло. Ни шампуня, ни геля для душа, ни пасты, ни кремов. На душевой кабинке висело маленькое полотенце. Вероятно, его использовали в качестве коврика. Я потрогал плотную ткань. Полотенце оказалось сырым. Кто-то помылся тут и забрал с собой ванные принадлежности Томоми Ишикава.

Кожа у меня пересохла, и я поискал какой-нибудь крем, чтобы помазать лицо, но ничего не нашел. У Бабочки, разумеется, были бесконечные запасы кремов, лосьонов и прочее. В конце концов, она же девушка. Но зачем она все забрала с собой? Стояли ли флаконы и пузырьки здесь, когда я заходил вчера? Впрочем, я бы все равно не заметил. О таких вещах не думаешь, когда заходишь в квартиру покойника. Я заглянул в спальню и подумал, не порыться ли в шкафах – а вдруг я что-нибудь нашел бы, – но это было бы слишком назойливо. Мне предназначались лэптоп и ручка. Остальное она велела оставить как есть. Вообще, при чем тут я? Но кто-то пришел сюда, вымылся и забрал банные принадлежности и кремы Бабочки. Может быть, она оставила записку с инструкциями, точно так же, как позволила мне распоряжаться содержимым холодильника. Мои глаза вновь наполнились слезами, а в горле встал комок, потому что у Бабочки даже не было кремов и косметики. Почему я ей ничего не купил? Что-нибудь полезное, чтобы кожа у нее стала приятной на ощупь. Пусть даже такие вещи недешево стоят. Я мог бы с легкостью сэкономить немного денег и сделать Бабочке подарок.