Книга Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского - Алексей Щербаков

Читал Курбский книги, по большей части, религиозного содержания. Но тут есть одна тонкость. В те времена вся идеология основывалась на религии. Особенно в России, где никакой светской философской традиции не существовало в принципе. А ведь любая идеология базируется на религиозной или философской основе. Тот же Иван Грозный обосновывал свои действия, включая опричнину, ссылками на православных авторов. То есть, возможно, Курбский пытался найти ответ на вопрос, что вообще в стране происходит?

А ведь, с точки зрения Курбского, в России творилось черт-те что. Я уже упоминал, что «вектор» преобразований Ивана Грозного был очень четким – наступление на права и привилегии боярства. Это и тогда было понятно любому, кто имел хоть какие-то мозги и политический кругозор. Но с точки зрения князя Курбского это было неправильно! Он-то считал бояр становым хребтом державы. Так что политика Ивана Грозного не могла у него вызвать сочувствия.

Так или иначе, но Курбский вступил в переписку с польским магнатом Радзивиллом, который в Речи Посполитой значил куда больше, нежели король. А вот это уже называется изменой. Напомню, война с Речью Посполитой продолжалась. Как можно назвать высокопоставленное должностное лицо, вступившее в тайную переписку с врагом? Вот именно так и можно назвать. Предателем.

Видимо, в этих письмах Курбский и обговаривал условия перехода на польскую сторону.

Сам побег произошел 30 апреля 1564 года. Курбский двинулся в бега, бросив на произвол судьбы беременную жену. Хотя ведь прекрасно понимал, какая ее ждет судьба в те далекие от гуманизма времена. Тогда с «членами семей врагов народа» обходились довольно сурово. Многочисленные апологеты Курбского пишут, что, дескать, он был вынужден спешно бежать, потому что над ним нависла угроза репрессий. Правда, никто не сумел представить никаких обоснований такого утверждения. Сам князь, кстати, тоже, ничего членораздельного об этом не сказал. Хотя бы на уровне «мне сообщили, что меня собираются арестовать».

Особо умные пишут, что, дескать, у князя сдали нервы в ожидании царской расправы – и он пустился в бега. Люди меряют других по себе. Напомним, что Курбский был профессиональным военным, прошедшим множество сражений. В те времена даже военачальник «генеральского» звания должен был идти в бой с саблей наголо «впереди на лихом коне». Слабаки и трусы в подобных условиях карьеры сделать не могут по определению. У военачальников той эпохи (да и любой иной) нервы, знаете ли, были покрепче, нежели у интеллигентов-гуманитариев.

Но, так или иначе, Курбский двинулся в сопровождении девятнадцати человек. А заодно прихватил и мошну – 300 золотых, 30 дукатов, 500 немецких талеров и 44 московских рубля. А вот жену брать не счел нужным. Я не зря на этом снова заостряю внимание. И по сегодняшним представлениям бросить беременную женщину – это подлость. Но с точки зрения родовитого боярина, для которого продолжение рода было куда важнее собственной жизни, это было вообще запредельно[4].

Однако поначалу дело пошло совсем не так, как хотелось беглецу.

«Прежде всего стоит подчеркнуть, что Курбского за границей ждали. Литовское командование заранее знало о его намерении и выслало людей для организации приема. Эмигрант и встречающие должны были пересечься в замке Вольмар. Перейдя границу, Курбский и его спутники направились к крепости Гельмет, откуда они должны были взять проводника до Вольмара.

Однако первые приключения за границей бывшего наместника Русской Ливонии оказались похожими на знаменитый переход Остапом Бендером румынской границы через дунайские плавни. Рядовые гельметцы, не подозревавшие о договоренностях с литовским командованием, при виде русского боярина страшно обрадовались и решили ему отомстить за все бедствия родной Ливонии. Они арестовали изменника, ограбили его и как пленника повезли в замок Армус. Местные дворяне довершили дело: они унижали князя, издевались над ним, содрали с него лисью шапку, отобрали лошадей. В Вольмар, где, наконец, его встретили с распростертыми объятиями, Курбский прибыл, обобранный до нитки. Позже он судился с обидчиками, но вернул лишь некоторую часть похищенного».

(Александр Филюшкин)

Однако, в отличие от Остапа Бендера, власти Речи Посполитой в конце концов утрясли недоразумение. Беглый князь получил от поляков неплохую награду. Ему были выделены следующие земли: замок в Ковеле, замок в местечке Вижве, дворец в Миляновичах и 28 деревень. Правда, предоставили ему это всё не в собственность, а в пользование. В Речи Посполитой это называлось «крулевщиной», в более западных странах – «бенефицией». Да, собственно, русским дворянам (в отличие от князей, имевших наследственные поместья) земли выделялись точно так же – на время и за службу. Так что земли ещё предстояло отработать. Сражаясь против своих.

Начал же князь свою новую жизнь с откровенного вранья: «Был я неправедно изгнан из Богоизбранной земли и теперь являюсь странником… И мне, несчастному, что царь воздал за все мои заслуги? Мою мать, жену и единственного сына моего, в тюрьме заточенных, уморил различными горестями, князей Ярославских, с которыми я одного рода, которые верно служили государю, погубил различными казнями, разграбил мои и их имения. И что всего горше: изгнал меня из любимого Отечества, разлучил с любимыми друзьями!»

Как вам пассаж? Кто его «изгонял»? Сам драпанул. Человек сознательно бросил своих родных и теперь льет над ними слезы.

Вам это ничего не напоминает? А вот мне очень даже напоминает. Итак Курбский стал бодро воевать на другой стороне. Он начинает направо и налево заявлять о том, что готов хоть завтра идти прямо на Москву. Дескать, только прикажите – он всех русских разобьет и враз ее возьмет. Однако его уровень на новом месте был уже не тот. Дело в том, что в Речи Посполитой тоже существовало местничество[5]. И получить какую-то серьезную должность пришлый «москаль» не мог. Знатные польские дворяне просто не стали бы ему подчиняться. Типа «а ты кто такой?».

Так что если в русской армии Курбский состоял на «генеральских» должностях, то в польском[6]войске он воевал, самое большее, на «капитанских».