Книга Мужчина, который вернулся - Памела Кент

Несомненно, Брюс Эрншо ожидал детей от брака с Гэй. Но сейчас такая возможность исчезла, и совсем недалеко то время, когда Эрншо в «Фалезе» не останется. Брюс не мог похвастаться изобилием родственных связей: собственно, их вообще не было. Гэй — последняя из Эрншо в «Фалезе», и, к огромному сожалению, как обоснованно полагала Харриет, после скорого нового замужества ее фамилия изменится и «Фалез» перейдет в руки незнакомого — а может, даже еще не родившегося — и совершенно постороннего человека.

Сама не понимая почему, Харриет очень переживала по этому поводу. Исчезновение Эрншо тревожило ее намного сильнее, чем Гэй.

— Идиотка, что такого особенного в фамилии? — Именно это сказала Гэй после их возвращения в Фалез. — Чем одна хуже другой? Ничем, разве только какая-нибудь банальнее, например Смит, — добавила она, смягчаясь. — Не думаю, что мне понравится, если какой-то там Смит заберет поместье себе.

Харриет объяснила:

— Я говорила о фамилиях не в этом смысле. Я имела в виду фамилии, веками связанные с определенным местом… фамилии с корнями!

— Брюс ужасно гордился, что проследил своих предков то ли до Вильгельма Завоевателя, то ли до кого-то еще, — с недоуменной улыбкой вспомнила Гэй.

Харриет встрепенулась:

— Ему на самом деле это удалось? Как интересно!

— Неужели? — Гэй снисходительно усмехнулась. — Но ты ведь тоже со странностями, не так ли, дорогая? И любишь всякие выкрутасы и каверзы. Забавно, если бы у Брюса оказался красивый родственник, вероятный наследник… и потенциальный владелец «Фалеза», если бы я законно не унаследовала поместье. Если бы такой человек существовал, возможно, я пригласила бы его к нам на жительство, и поступила очень великодушно, правда? Во всяком случае, он мог бы спать на огромной кровати с балдахином наверху в главных апартаментах, предназначенной хозяевам дома… хотя нам с Брюсом там не понравилось. Мы выбрали свои комнаты после долгих размышлений, и я совершенно довольна своей. На будущий год я, вероятно, заново ее обставлю.

Зеленые глаза Харриет смотрели куда-то вдаль.

— Значит, Брюс — единственный ребенок в семье? — спросила она.

— Да. Как и его отец.

— Жаль.

— Потому что, в отличие от нас, у него не было кузенов? Должна сказать, что у нас их больше, чем у многих… только, к сожалению, они не Эрншо.

— Ни одного-единственного Эрншо, — пробормотала Харриет. Ей вдруг это показалось очень обидным.

Осмотрев себя в зеркале туалетного столика, она снова выглянула в окно.

Сад словно плавал в странном, нереальном зеленоватом свете, подчеркивающем красоту лужаек и хорошо подстриженных кустов. За газонами начинался лес, а за ним вставала низкая розоватая цепь холмов, большую часть дня скрытых туманом, но сейчас удивительно четко выделявшихся на фоне необыкновенно красочного неба.

Солнце клонилось к закату, и было совершенно ясно, что оно не желает закатиться за горизонт, не искупав весь мир в красоте. Поэтому строй облаков распался под копьями грозного красноватого золота, в нем появились бреши, и сейчас сквозь них солнце торжествующе сияло во всей красе и могуществе. Вместо зеленого света на окрестные мокрые сады и леса вдруг хлынул неудержимый поток расплавленного золота, и Харриет уже пожалела, что не пошла все же на прогулку.

Что же делать? Дождь перестал, небо проясняется. Похоже, будет прекрасный вечер. Сходить в деревню за марками, пока не закрылась почта, или поставить мольберт на террасе и писать блеск золотарника в широкой живой изгороди за главным газоном?

Или, поскольку солнечный свет все равно не станет ее ждать, а прогулка означает смену обуви, просто залезть на чердак и порыться в нагромождении всевозможной рухляди в поисках пары к превосходной голландской миниатюре с изображением цветка, которую она недавно обнаружила в пачке рисунков? Если вторая картина найдется, можно вставить холсты в новые рамки, и они будут прекрасно смотреться на стенах ее комнаты или той, которая, как настаивала Гэй, будет выделена для ее студии.

Бросив последний взгляд на сверкающие в траве дождинки, Харриет решила подняться на чердак. Она любила рыться в куче старья… В таком доме далеко не все выброшенное оказывается ненужной рухлядью, и даже очевидный хлам приводил Харриет в восторг.

Ведь было же время, когда им пользовались, любили эти вещи и вещички, и мысль об этом неизменно приводила Харриет в легкую печаль, время от времени побуждавшую девушку к сочинению стихов и созданию необычных полотен. И если она продавала такую картину, вместе с ней дарила и это внутреннее состояние.

Сидя на чердаке в пыли и паутине, Харриет наконец решила, что почти все уже посмотрела.

У нее на коленях лежал толстый альбом, полный поздних викторианских фотографий, она закрыла его и отложила в сторону. Незамужние тетки все казались на одно лицо, решила она, и не важно, как их звали: леди Эрншо, леди Смит или леди Джонс. Они выглядели чуть обещающе, очень печально и в основном простовато, впрочем, не всегда, некоторые незамужние тетки — возможно, жертвы несчастной любви — были настоящими красавицами.

А в те годы, когда возможностей выйти замуж было меньше, эти ряды пополнялись намного чаще. А бальзам для исцеления разбитых сердец был куда менее доступен!

Харриет проверила содержимое женского ридикюля, удивилась, почему коллекция печаток в шкатулке так заворожила ее, и опустилась на колени у старинного сундука, в котором хранилось множество выцветшего богатства вроде перьевых боа и головных повязок, шелковое белое бальное платье с серебряной вышивкой и шелковый мужской цилиндр. Закрыв крышку сундука, Харриет снова взялась за картины и на этот раз откопала пару акварелей, интересных тем, что их написала одна из незамужних теток Эрншо, по-видимому причисленная к сонму старых дев примерно в возрасте Харриет. Однако пара к голландскому цветку так и не нашлась.

Девушка встала, отряхнула колени, осторожно пробралась в другой угол чердака и нашла еще несколько картин, прислоненных к стене. При более близком рассмотрении это оказались семейные портреты, и один-два имели несомненное сходство с Брюсом, мужем ее сводной сестры, нашедшим свой печальный конец в Италии.

И вдруг Харриет показалось, что изображение на одном из портретов ей знакомо… собственно, сомнений не оставалось, и у нее перехватило дыхание. Брюс Эрншо был блондином, как, судя по картинам, и многие его предки; но не меньшее количество представителей рода Эрншо отличались темными волосами — очень темными. На этом портрете маслом красовался жгучий брюнет. У Харриет засосало под ложечкой от волнения, она поняла, что это — необычная находка.

Брюнет на портрете как две капли воды походил на Филипа Дрю, в настоящий момент исполняющего обязанности постоянного врача деревни и сегодняшним же утром снова приезжавшего в «Фалез», чтобы узнать о ходе выздоровления Гэй.

Филип Дрю! Бакенбарды, недвусмысленно высокомерное выражение, шейный платок повязан с безупречной аккуратностью, так, что словно подпирал решительный подбородок и одновременно белоснежным каскадом опускался на грудь.