Книга Очарование страсти - Джейн Арбор

— Да. Он ездил в Австрию в отпуск… Ох, Деннис, что же мне делать? — вдруг в отчаянии спросила она.

— Едва ли тут можно что-то посоветовать, родная, кроме как забыть его, — мягко ответил Деннис. — Можешь возбудить судебное дело, но я надеюсь, ты этого не сделаешь — только уронишь себя и утешения не найдешь; надо это пережить и забыть мало-помалу. Сейчас ты в это не поверишь, но я говорю тебе правду, Лин: ты снова будешь счастлива и снова полюбишь — когда-нибудь.

— Уже не так, как я любила Перри.

— Сейчас тебе так кажется, и это может быть правдой. Но ты найдешь утешение — пусть даже только в работе. А пока мы с Мэри хотим, чтобы Эмберли оставался твоим домом, сколько ты пожелаешь. Ты останешься, ведь так?

— Спасибо. Большое спасибо. Мне бы хотелось. — Она говорила вежливо, как ребенок. Это показывало глубину ее боли. Никаких других чувств у нее не было. Она продолжала: — Деннис, я… я не могу так. Я должна увидеть Перри. Пусть даже… в последний раз.

— Я бы тебе этого не советовал, пока ты сама не почувствуешь, что у тебя достаточно сил, чтобы сделать это действительно последним разом. Но я ему сказал, что он должен повидаться с тобой, если таково будет твое желание. Ты уверена, что тебе этого хочется?

— Да, я должна.

— Хорошо, я это устрою. — Деннис замолчал, когда дверь открылась и на пороге появилась Мэри. Она раскрыла объятия, и Лин, как слепая, уткнулась в ее грудь. Деннис тихо вышел, оставив их вдвоем.

Весь вечер они старательно разговаривали о другом. Деннис и Мэри — о природе, Лин — о больнице. Но все трое чувствовали, что ее ждет момент, который никто не может пережить за нее, — момент, когда она останется наедине со своим горем.

Одна, наверху, в своей комнате, когда все в доме утихло, она в отчаянии сказала себе, что нужно последовать совету Денниса — жить настоящим и не думать.

На туалетном столике лежал еще не разрезанный сверточек с подарком от Пэтси. Лин тупо подумала: «Я обещала открыть его в поезде» — и развернула обертку. Внутри были три теплых колпачка для яиц из коричневой фланели в виде животных, в которых с трудом можно было узнать Трех Медведей. Пэтси не была рукодельницей, поэтому на каждом было вышито «Отец-Медведь», «Мать-Медведица» и «Медвежонок».

Трогательная простота этих фигурок больно напомнила ей обо всем, что она потеряла, утратив Перри. Долгую минуту она смотрела на них, боясь, что не сможет заплакать. Потом ее голова опустилась на руки, и слезы полились, принося облегчение, в котором тонули все мысли.

Оглядываяся назад, Лин почти не помнила, как прошли эти первые дни. Наверное, она ела, спала и разговаривала, зная, что и Мэри и Деннис делают все, чтобы заинтересовать ее чем-нибудь. Но долгое-долгое время с жестокой ясностью у нее в мыслях стояла картина последнего свидания с Перри. Она твердила себе, что должна научиться забывать, и надеялась, что она вышла из этого испытания с честью. Она не знала, что, по мнению Денниса, она проявила неожиданную моральную силу во время этого свидания.

Она с безразличием смотрела в будущее, которое так переменилось. Это было так, как будто она смотрела в зеркало и со страхом видела, что там ничего нет. Пустота. Но ведь она должна опять связать разорванные жизненные нити, как будто ничего не случилось; с чувством, близким к панике, она поняла, что утратила вкус к той единственной работе, к которой ее готовили и на которой она была так счастлива.

Инстинкт заставлял ее прятаться, как раненое животное, дальше, как можно дальше от работы, приносящей столько воспоминаний, дальше от тех мест, где ее знали. И меньше всего она могла думать о возвращении в Бродфилд. У нее не было сил ощущать на себе любопытные взгляды и чувствовать жалость друзей. Отказ Перри от помолвки ранил не только ее любовь — он подорвал самые корни ее веры в себя. Значит, где-то она сделала что-то не так…

Со всевозрастающей тревогой она читала колонки объявлений в дневных газетах, ища работу, которая была бы «другой», хотя у нее не было ни склонности, ни опыта ни в чем, кроме медицины. Внутренний голос все время говорил ей, что она должна признать: есть много людей, куда более подходящих для этой работы, чем она.

Незаметно прошел месяц, который должен был быть счастливой прелюдией к семейной жизни. Она делала все, что могла, чтобы отплатить Деннису и Мэри за их доброту: помогала Мэри хозяйничать дома, работать с прихожанами, взяла на себя большую часть секретарской работы у Денниса, которой было очень много, благодаря его широким интересам, простирающимся далеко за рамки приходской жизни.

Он особенно любил свою работу в клубах для мальчиков — один был в Эмберли, второй — в промышленном районе Спайрхэмптона. Он абсолютно верил поговорке насчет дьявола и праздности[3]. «Парень, занимающийся спортом или увлекающийся еще чем-нибудь, редко когда свихнется», — всегда говорил он и свято следовал этому принципу не жалея сил.

Как-то раз он сказал, что организует большой концерт для сбора средств для Дигбет-клуба — того, что в Спайрхэмптоне.

Мэри укоризненно покачала головой:

— Ах ты, бессовестный! Я просто уверена, что ты способен уговорить и самого Иегуди Менухина на бесплатный концерт ради ребят из Дигбета!

— Да вот жаль, что его сейчас вроде нет здесь, — засмеялся он. — А то бы — да, попросил бы. Зато у нас будет пианист Сабата, тот самый, а петь будет Ева Адлер, сопрано. — Он повернулся к Лин: — Ты мне поможешь писать приглашения, хорошо? Я надеюсь, мы соберем прилично денег для Дигбета.

Они с Мэри настаивали, чтобы Лин пошла на концерт и сидела на возвышении для самых почетных гостей. Ей не хотелось — она совершенно утратила способность общаться с людьми. Но еще больше ей не хотелось обижать Денниса и Мэри, и она согласилась. Вряд ли кто-нибудь заметит ее в таком блестящем обществе, думалось ей. Лин не знала, что ее затравленный взгляд уже сам по себе привлекал внимание.

В концертном зале она почти сразу оказалась предоставленной самой себе. У Денниса и Мэри было здесь много дел. Лин проскользнула на свое место в задней части возвышения. Места вокруг нее понемногу заполнялись. Вскоре свет в зале померк, и концерт начался.

Открыл его струнный оркестр клуба, и Лин, помнившая первые шаги этого оркестра, терпеливо направляемые Деннисом, была поражена уровнем, которого удалось достигнуть мальчикам. Лин растворилась в музыке. Она отдалась мелодии, забыв о своих горестях…

Последним номером перед антрактом было выступление Евы Адлер. Лин много слышала о ее чудесном сопрано, но видела певицу впервые.

С первого взгляда она решила, что женщина, вступившая на освещенную сцену в сопровождении Денниса, — само совершенство. Очень высокая и стройная, с идеально пропорциональной фигурой и тяжелым узлом волос, спадающим на шею. Свободное золотистое одеяние не скрывало гибкости и уверенности ее движений. Горделивая посадка головы и ослепительная улыбка завершали это воплощение собственного достоинства.