Книга Красное платье - Алла Осипова

Мама мечтала, что я поступлю в институт иностранных языков. Она вообще помешана на английском языке. Мама до такой степени замучила меня своей любовью к Америке, что привила мне стойкое отвращение к английскому, и я ни за что на свете не хочу этим заниматься, ни за что. Даже если английский будет идти в комплекте с моим обожаемым испанским. Я точно знаю, что хочу быть модельером, поступить в Московский текстильный институт имени Косыгина. У меня есть еще одна маленькая тайна. Это — кукла Барби. Несколько лет назад, специально для меня, ее привез папин друг из самой Франции! Все детство я была среди девчонок на особом положении: у меня была Барби! Эта кукла в те годы являлась целым сокровищем, девочки мечтали прийти ко мне в гости и поиграть с замечательной длинноногой красавицей. У Барби был завидный гардероб: ярко-зеленое атласное мини-платье с пелериной, отороченной настоящим кусочком меха, длинное красное коктейльное платье с голой спиной, льняной дорожный костюм, соломенная шляпка с широкими полями и приколотыми крошечными незабудками и целых пять пар разноцветных крошечных туфель! Разве это не сокровище? У моих подружек были только дурацкие пупсы в убогих кофтенках, а у меня в шкафчике жила голливудская красавица, кинозвезда. Мне хотелось заботиться об этой пластмассовой блондиночке.

Я представляла, что вырасту и сошью себе все ее наряды: обязательно зеленое атласное мини-платье, а самое главное — красное шелковое коктейльное платье с голой спиной. Тогда мой любимый актер — Гойко Митич из фильмов об индейцах — обязательно влюбится в меня, и я стану его женой. Наверное, мы будем жить где-нибудь в Голливуде, а может быть, он захочет переехать в нашу страну и сниматься на «Мосфильме». Меня почему-то совершенно завораживали мужчины с длинными черными волосами, как у Гойко Митича.

Я начала шить для своей Барби одежду. Получалось хорошо, я придумывала фасоны, вязала, приклеивала, рисовала. Постепенно поняла, что у меня есть дар модельера. Стала шить себе, помогала шить своим подружкам. Однажды мы из обыкновенных атласных лент и старых штор сшили потрясающие костюмы для новогодней вечеринки. Я нашла свое призвание, да!

Почувствовала в себе силы, которые могли поднять нашу легкую промышленность с колен. У нас такая прекрасная страна, просто нет хорошей одежды, но это легко исправить. Я решила, что вырасту и обязательно все исправлю. Все женщины Советского Союза будут ходить в красивой одежде, их мужья перестанут с ними разводиться, и мы станем самой сильной и богатой страной. Так просто! Странно, что до меня никто до этого не додумался!

Мы с моей лучшей подружкой Леной часами кроили, шили, рисовали, мусолили дефицитный журнал «Бурда» — и мечтали. Фигуру, выкройку, крой я чувствовала на уровне спинного мозга. Во время шитья меня охватывало невероятное блаженство, время исчезало, оставались только материал, фактура, фасон. Ткани — это целая поэма, они все имеют свой характер, настроение, поведение. Жаль, что у нас в магазинах почти нет хороших тканей, зато можно перелицовывать старые вещи. Мы распарывали старые бабушкины наряды, в которых она щеголяла в пятидесятые годы, слегка потертый атлас, нитяные перчатки, креп-жоржет, жабо — все шло в дело. Шить! Что может быть в мире прекрасней, чем создавать из обычных кусочков ткани фантазии и надежды?

Конечно, я буду модельером, и только им! Папа обещал мне подарить к окончанию десятого класса самую лучшую швейную машинку, даже заказал ее у спекулянтов. Пока приходилось ходить к соседке и строчить у нее на старушке зингер, все остальное я делала вручную или после школы в кабинете труда.

Надо же, когда я пошла первого сентября в десятый класс, я не подозревала, что до несчастий в моей семье остался месяц. Я очень хорошо помню это последнее беззаботное утро, когда меня провожали в школьном дворе белозубые и загорелые мама и папа. Наверное, весь мешок бед, горестей и болезней, припасенный на долю каждого семейства, долго держали завязанным, а в этот год, спохватившись, стали энергично вытряхивать на нашу семью.

В октябре ослепла бабушка. Самые лучшие и опытные врачи пытались ей помочь, но все оказалось безрезультатно. Работа в несколько смен в течение многих лет рентгенологом оказала пагубное влияние на глаза: у нее была тяжелейшая глаукома, операция не помогла. Мама ездила с бабушкой во все клиники и тоже стала плохо видеть. Сначала она решила, что просто слишком сильно переживает за бабушку, и это произошло на нервной почве. Однажды мама все-таки решила провериться заодно с бабушкой у знакомого профессора. Приговор вынесли ошеломляющий: у мамы начался рассеянный склероз. Это загадочное тяжелое заболевание, никто в мире до сих пор не знает точно причину его возникновения и методы лечения. Зимой мама стала пошатываться при ходьбе, ее даже пару раз не впустили в метро, решили, что она пьяная.

Через некоторое время маме пришлось пойти на инвалидность. Работать она не могла, плохо видела, шатко ходила, быстро уставала.

Папа мужественно держался все время, подшучивал, подбадривал маму и бабушку. Ночами изучал какие-то мудреные медицинские журналы о рассеянном склерозе и глаукоме, отксерокопированные листочки о йоге, засиживался до утра. Я видела, что ему тяжело. Папа за несколько месяцев как-то съежился, потускнел, постарел, снова стал курить, хотя бросил сигарету сразу после моего рождения. Мой красавец папочка совсем сдал, но упрямо твердил, что вылечит маму, что мы победим ее недуг, чего бы это ни стоило.

Я занималась с репетиторами. Денег в семье стало маловато, ведь работал только папа.

Он был ведущим инженером, но деньги получал небольшие. Подумывал открыть кооператив, как только я немножко поучусь в институте. Мы мечтали, что по моим моделям будем шить красивую, удобную одежду, которая всех вокруг будет радовать. Накопим денег, найдем талантливых ученых, которые будут заниматься проблемой рассеянного склероза, обязательно вылечим маму.

…Праздновать первомайский праздник солидарности трудящихся мы с Леной решили на интернациональном сборе в университете имени Патриса Лумумбы. Там, рядом с метро «Беляево», каждый год студенты организовывали настоящий День солидарности всех стран и народов. На километр тянулись небольшие точки с национальной едой, студенты одевались в народные костюмы, играли на своих традиционных музыкальных инструментах, пели. Вечером проводили общий концерт, а завершалось празднество прекрасным салютом. Все ощущали свою общность. Хотя бы один вечер чувствовали, что все люди — братья и сестры на планете Земля, евреи обнимались с арабами, кубинцы — с американцами. Было впечатление, что вся молодая планета присутствует на празднике. Так было и в этот раз.

Нас встретил хороший приятель Леночки. Его звали Шафик, он приехал из Марокко, и мне показался настоящим сказочным арабом из сказок «Тысяча и одна ночь», красивым и приветливым.

Я нарядилась в ярко-красный русский сарафан и расшитый бисером кокошник. Над этим нарядом трудилась целую неделю по ночам, а ткань моего сарафана была специальной тканью для пионерских галстуков (один метр — сорок копеек). Но это меня совершенно не смутило. Наряд получился что надо! В русском народном наряде никого, кроме меня, не было, и со мной охотно фотографировались все иностранные студенты. Один из студентов, смуглый, с черными длинными волосами, распущенными по плечам, обнял меня, чтобы сфотографироваться, а потом, ласково посмотрев, шепнул: «Те кьеро» — и улыбнулся лучезарной улыбкой. Я удивилась, смутилась и ответила ему на испанском. Тут пришел его черед смутиться. Конечно, он не подозревал, что я знаю испанский. Мы познакомились. Его звали Хорхе-Луис, он приехал из Чили. Коммунист, учился на пятом курсе химического факультета. Он был безумно похож на Гойко Митича, только молодой и веселый. Мы начали говорить по-испански. Оказалось, что Хорхе-Луис тоже любит Гарсиа Лорку. Он вытащил меня из толпы, и мы встали под крону весенней березы с нежными, недавно распустившимися листочками. Он внимательно посмотрел на меня, взял мою руку и, вглядываясь мне в глаза, прочитал Лорку: