Книга Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни - Рива Шендерова

Великолепный декламатор, Виктор Николаевич и нас выучил замечательно читать стихи и прозу. Сначала он рассказывал, кто, когда и при каких обстоятельствах написал то или иное стихотворение, поэму, сказку, повесть. Затем читал стихи или отрывок из поэмы сам. Я и сегодня помню, как он декламировал. Помню и прочитанную им прозу - «Станционного смотрителя», «Дубровского», «Капитанскую дочку», главы из «Героя нашего времени». Весь класс слушал, затаив дыхание. Потом Виктор Николаевич «давал разметку» стихам, усиливая самое главное. По этой «разметке» и мы учились читать. Так «театр одного актера» превратился в слаженную «труппу».

Хочу особо отметить, как восхитительно Элла Эппель читала «Выхожу один я на дорогу» М. Ю. Лермонтова. Прелестная девочка, слегка раскачиваясь и полуприкрыв длинными ресницами свои зеленые глаза, медленно выговаривала слова. Какой кремнистый путь виделся ей? Виделся. Голос ее креп, в нем появлялись все новые краски. Когда она заканчивала, в классе стояла абсолютная тишина. Не помню, чтобы кто-либо из выдающихся артистов-декламаторов читал эти стихи лучше, чем наша Элла. Что-то особое углядел и разбудил в ней, тринадцатилетней, наш Виктор Николаевич.

Самым лучшим декламаторам был поручен «Медный всадник». Я начинала: «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн...». Однажды так вдохновенно прочла свой отрывок (до слов «и запируем на просторе»), что Виктор Николаевич, взволнованный, сказал при всех: «Молодец, Рива! Была бы ты мальчик, я обнял бы тебя и поцеловал». (В те времена обнять ученицу считалось непростительной вольностью.) Элла Эппель продолжала: «Прошло сто лет, и юный град...»; затем Арина Леонтьева читала проникновенно: «Люблю тебя, Петра творенье...». Ее сменяла Лиза Соколова: «Люблю зимы твоей жестокой...». Заканчивала вступление Нина Фомина: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия...».

В первой и во второй частях поэмы у нас, здесь названных, были свои отрывки. Голоса девочек звучали искренне, дикция была превосходная. Получалось замечательно. Я и сейчас «Медного всадника» помню.

Мы готовились выступать с поэмой по радио, что-то сорвалось. Но осталось главное - любовь к пушкинской великой поэме и понимание ее.

Глубоко чувствуя любую пушкинскую строку, Виктор Николаевич обращал внимание класса на неброские детали, из которых складывается характеристика героев. Вот пример. «Медный всадник», первая часть, первое знакомство с Евгением: О чем же думал он? О том, Что был он беден, что трудом Он должен был себе доставить И независимость и честь, Что мог бы Бог ему прибавить Ума и денег... По словам Виктора Николаевича, только очень неглупый человек станет просить у Бога ума. Глупец всегда доволен своим умом.

К «Медному всаднику» мы обращались постоянно. Это гимн нашему городу. Это и ужасающие картины наводнения, и тонко подмеченные детали жизни горожан после катастрофы («торгаш отважный, не унывая, открывал Невой ограбленный подвал, сбираясь свой убыток важный на ближнем выместить»), и зависимость всесильного государя от высшей силы («с Божией стихией царям не совладеть»), и неслыханное по тем (да и нашим особенно) временам распоряжение царя: Царь молвил - из конца в конец, По ближним улицам и дальным В опасный путь средь бурных вод Его пустились генералы Спасать и страхом обуялый И дома тонущий народ.

Эти генералы - граф Милорадович, герой Отечественной войны 1812 года, генерал-губернатор Санкт-Петербурга, и граф Бенкендорф, шеф жандармов, глаза, уши, правая рука и личный друг государя.

Здесь и преклонение перед мощным гением Петра, и жесткая оценка методов его работы:...На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы... Здесь раздавленный стихийным несчастьем Евгений - жертва того, «чьей волей роковой под морем город основался». И слабая, жалкая попытка сделать выговор, пригрозить «кумиру на бронзовом коне»: «...и зубы стиснув, пальцы сжав, как обуянный силой черной, "Добро, строитель чудотворный!" - шепнул он, злобно задрожав, "Ужо тебе!" - и вдруг стремглав бежать пустился...» Здесь все - история, психология, красота и музыка стиха («шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой»; «как будто грома грохотанье - тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой»)... С тех, детских лет - на всю жизнь.

У нас был и второй состав - еще несколько девчонок, может быть, чуточку хуже, а может быть, просто иначе читавших. Виктор Николаевич учил, что голос одного чтеца не должен звучать слишком долго, чтобы не утомить слушателей.

Да, и еще одно: наш учитель любил команду, а не отдельных актеров, хоть индивидуальность исполнения и поощрял. Вот так, с одной стороны, всеми способами Виктор Николаевич развивал малые зачатки таланта в душе каждой из нас, старался вырастить личность, а с другой стороны, не позволял «высовываться» наиболее сильным и ярким из нас. «Равные среди первых» привлекали его больше, чем «первые среди равных».

По предложению Виктора Николаевича мы поставили на школьной сцене сказку А. С. Пушкина «О золотом петушке», высоко ценимую учителем. Мы выступали в актовом зале школы, где собралось множество народа: ученицы разных классов, наши родители, учителя, директор Анна Ивановна Тимофеева. Я была «первым рассказчиком» и начинала: «Негде, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был славный царь Дадон...». Арина Леонтьева - царь Дадон, Нина Фомина - Шамаханская царица, Элла Эппель - второй рассказчик, Валя Курицына - звездочет. Помню, что последние слова: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок», - произносила я. Готовились долго, волновались, хотя, конечно, каждая из нас знала наизусть не только свои отрывки, но и всю сказку целиком. Нас очень хвалили, дружно аплодировали - мы выступили хорошо. Виктор Николаевич был доволен.

Подошли к Маяковскому. Учитель замечательно читал поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо», «Во весь голос». Особое внимание уделял строкам, характеризующим жестокости интервенции и гражданской войны: «...В паровозных топках сжигали нас японцы. Живыми, по горло в землю закапывали банды Мамонтова». Сильнейшую любовь-страдание испытывает человек, если его «землю, которую завоевал и полуживую вынянчил» кто-то пытается отнять. Строки о голоде: «...не домой, не на суп, а любимой в гости две морковинки несу за зеленый хвостик...». Роль масс в истории: «...но если в партию сгрудились малые, сдайся, враг, замри и ляг. Партия - это рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак...». Виктор Николаевич был искренним человеком, верил, что царство справедливости наступит, но он не был слеп и глух к окружающему миру.

Шли последние годы жизни «корифея», великого вождя всех времен и народов. А Виктор Николаевич по программе изучал с нами стихи Исаковского с такими строчками: «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе». В этом месте торжественный голос учителя дрогнул (я отлично помню этот момент), здесь было что-то глубоко личное, затаенное, о чем он не мог сказать тогда. И не сказал.

Виктор Николаевич вел с нами огромную воспитательную работу. В пятом классе он не был нашим классным руководителем. На этой должности состояла наша учительница естествознания, Тамара Петровна Третьякова - стопроцентный продукт тяжкой эпохи, в которой нам довелось жить. Тамара Петровна поручила мне - председателю совета отряда - в особую тетрадь заносить все устные и письменные замечания, которые получали на уроках и переменах мои одноклассницы. Виктор Николаевич очень скоро узнал об этой инициативе (может быть, я ему рассказала), тихонько отвел меня в какой-то уголок и тактично посоветовал никогда ничего подобного не писать. Он объяснил, что такие записи - прямое доносительство, что мне пытаются навязать роль жандарма и агента охранки, что подобная «деятельность» крайне неблагородна. Учитель был явно обеспокоен. Я, конечно, обещала ему поступать так, как он советовал, и никогда - за всю свою жизнь - не нарушила своего обещания.