Книга То, что скрыто - Хизер Гуденкауф

Или, хуже того, что, если она осталась такой же? Что, если она совсем не изменилась?

Эллисон

Вряд ли моя сестра знает, что меня выпустили из тюрьмы. Через два года после того, как меня посадили, она, закончив среднюю школу, ушла из дома и переехала в Нью-Эймери, к нашей бабушке по отцу. Нью-Эймери в двух с половиной часах езды от Линден-Фоллс. Последнее, что я о ней знаю, – она поступила в двухгодичный местный колледж на ветеринарное отделение. Кажется, занимается воспитанием животных-компаньонов. Животных Бринн любила всегда. Я рада, что она нашла себе дело, которое ей подходит. Если бы родителям удалось настоять на своем, она бы заполнила собой пустоту, образовавшуюся после того, как меня забрали, и поступила на юридический факультет.

Даже поселившись у бабушки, Бринн не хочет отвечать на мои письма и не подходит к телефону. Я, конечно, все понимаю. Понимаю, почему она не желает иметь со мной ничего общего. Будь я на ее месте, я бы, наверное, поступила точно также. Правда, вряд ли выдержала бы так долго без общения с ней.

Целых пять лет она делает вид, будто меня не существует. Знаю, я относилась к ней не слишком-то хорошо, но ведь я была девчонкой! Несмотря на свои разносторонние достижения, я совершенно ничего не понимала в жизни. Теперь я раскаиваюсь в своих ошибках, но все равно не знаю, как вернуть сестру, как добиться того, чтобы она меня простила.

По пути в Линден-Фоллс мы с Девин почти не разговариваем, что меня очень устраивает. Когда родители наняли ее защищать мои интересы, Девин была ненамного старше меня теперешней. Она приехала в Линден-Фоллс, закончив юридический факультет, потому что здесь родился и вырос ее однокурсник, с которым они собирались пожениться и открыть совместную юридическую практику. С женихом они расстались. Он уехал, она осталась. Если бы не Девин, я бы сидела в тюрьме намного, намного дольше. Я многим ей обязана.

– Эллисон, теперь у тебя начинается совершенно новая жизнь, – говорит Девин, сворачивая на шоссе, пересекающее реку Друид и ведущее к Линден-Фоллс.

Я киваю, но ничего не отвечаю. Наверное, мне положено испытывать радостное волнение, а мне страшно. При мысли о том, что мы возвращаемся в городок, где я родилась и выросла, у меня кружится голова; я крепко сцепляю руки, чтобы не дрожали. Меня захлестывают воспоминания. Вот мы проезжаем мимо церкви, куда ездили каждое воскресенье, мимо моей начальной школы и мимо средней, которую я так и не окончила…

– Как ты? – спрашивает Девин.

– Не знаю, – откровенно отвечаю я и прислоняюсь головой к прохладному стеклу.

Мы молча едем мимо колледжа Святой Анны, где я в первый раз увидела Кристофера, мимо улицы, на которую надо было бы свернуть, если бы мы ехали в дом моих родителей, мимо футбольного стадиона, на котором моя команда три года подряд выигрывала городской чемпионат.

– Стойте! – вдруг говорю я. – Пожалуйста, остановитесь здесь.

Девин подъезжает к стадиону и останавливается рядом с полем, на котором пинают мяч девочки-подростки. Я вылезаю из машины и несколько минут смотрю на них. Девочки всецело поглощены игрой. Лица у них раскраснелись, «конские хвосты» намокли от пота.

– Можно поиграть? – тихо, застенчиво спрашиваю я, не узнавая собственного голоса. Как будто говорю вовсе и не я. Девочки даже не замечают меня и продолжают играть. – Можно поиграть? – спрашиваю я чуть громче, и какая-то крепко сбитая рыжеволосая коротышка в налобной повязке останавливается и скептически оглядывает меня с головы до ног. – Всего одну минуточку! – прошу я.

– Идет! – кивает коротышка и бежит за мячом.

Я осторожно выхожу на поле, поросшее изумрудно-зеленой травой; не в силах устоять, я наклоняюсь и глажу ее ладонью. Она мягкая и влажная – утром прошел дождь. Я бегу – вначале медленно, потом все быстрее. В тюрьме я старалась не терять формы; бегала по двору во время прогулок, а в камере отжималась и делала упражнения для брюшного пресса. Но футбольное поле большое; вскоре я задыхаюсь и вынуждена остановиться. Наклоняюсь, упираюсь ладонями в колени. Мышцы уже болят.

Девчонки-футболистки косятся на меня; наверное, их, загорелых, крепких, смущает моя нездоровая бледность. В тюрьме я редко видела солнце. Но вот кто-то передает мне пас, и все возвращается. Я чувствую мяч и инстинктивно вспоминаю, в какую сторону бежать. Я несусь между девчонками, веду мяч, пасую. На минуту можно забыть, что мне двадцать один год, что жизнь пущена под откос, что я только что освободилась из тюрьмы. Какая-то девочка посылает мне мяч, и я бегу к воротам. Дешевые теннисные туфли скользят на сырой траве, но мне удается не упасть. Навстречу мне бежит защитница другой команды; я обвожу ее и передаю пас девочке в налобной повязке. Она точным ударом посылает мяч в ворота; наша команда бурно радуется. Целую минуту мне кажется, будто мне снова тринадцать и я играю с подружками. Улыбаясь, я вытираю пот со лба.

Потом я оглядываюсь и вижу Девин. Она терпеливо ждет меня в машине. На ее лице странное выражение. Должно быть, я выгляжу по-дурацки – взрослая тетя в мешковатых штанах цвета хаки и рубашке поло играет в футбол с детишками.

– Ты прирожденная футболистка, – говорит Девин.

– Да, а что толку? – отвечаю я, радуясь, что она не замечает моего смущения, потому что лицо у меня и так раскраснелось от усталости.

– Никогда не знаешь, что тебе пригодится, – отвечает Девин. – Поехали, у нас есть еще немного времени. Давай перекусим, а потом отправимся в «Дом Гертруды».

Когда Девин останавливается у «дома на полдороге», где мне суждено провести следующие полгода, снова начинается дождь. Я вижу огромный особняк в викторианском стиле, выкрашенный белой, уже облупившейся краской, с черными ставнями и крыльцом с белыми перекладинами.

– Надо же, не думала, что он такой большой, – говорю я, задирая голову. Дом выглядел бы жутковато, если бы не красивый, ухоженный палисадник.

– Здесь шесть спален, в каждой живут по две или три женщины, – объясняет Девин. – Олин тебе понравится. Она основала «Дом Гертруды» лет пятнадцать назад. Ее родная дочь тоже вышла из тюрьмы… и погибла. Олин думает, если бы Труди было куда пойти после освобождения, если бы суд предписал ей жить в каком-нибудь учреждении для реабилитации, она осталась бы жива. Вот почему она открыла «Дом Гертруды», в котором женщины, вышедшие из тюрьмы, привыкают к жизни на свободе.

– Отчего погибла ее дочь? – спрашиваю я, когда мы выходим из машины.

– Возвращаться к матери Труди не захотела. После освобождения она сразу поехала к своему дружку, который еще до тюрьмы посадил ее на иглу. Через три дня после освобождения она умерла. Передозировка. Олин нашла ее.

Не знаю, что тут скажешь. Мы молча бредем под дождем, поднимаемся на крыльцо. Девин стучит в дверь. Нам открывает женщина лет шестидесяти в бесформенном джинсовом платье. Она худая, с коротко стриженными серебристо-седыми волосами. Кожа у нее загорелая, дубленая. Она похожа на засохшую морковку, которую слишком долго продержали в овощном ящике холодильника.