Книга Магический код - Ольга Егорова

Девчонки с тугими косами и сине-зелеными глазами в ресторане не было. Иван долго искал ее взглядом, ругая себя за это и в то же время успокаивая тем, что это все-таки лучше, чем думать о Вере и искать взглядом Веру. Искать, заранее зная, что не найдешь, и все равно искать, и снова запрещать себе думать о Вере.

Желтое полотенце — очевидное свидетельство принадлежности девчонки к интернациональной отельной семье. Он ясно видел, как она перекидывала через плечо это желтое отельное полотенце. Следовательно, искать ее среди отдыхаюших — не такое уж бесполезное занятие. В том смысле, что результат очень даже может оказаться положительным. Правда, не совсем понятно, для чего вообще ее искать. Разве что спросить, напомнил себе Иван, в какой именно детско-юношеской спортивной школе она занимается и с каким результатом проплывает стометровку. И почему у нее глаза точно такого же цвета, как море. Впрочем, на этот вопрос девчонка вряд ли ответит.

Девчонка. Сколько ей лет, интересно? С виду — так больше семнадцати и не дашь. Ну, от силы, может быть, восемнадцать — это если ее одеть и накрасить. И причесать нормально, расплести эти косы дурацкие, расплести, расплести, расплести, чтобы не думать о Вере.

Вот ведь как. Иван усмехнулся. Вероятно, в глубине души все еще живет тот самый семилетний мальчишка-первоклассник, который влюбился двадцать лет назад в такую же семилетнюю девчонку с двумя тугими косичками. Наверное, прав был Фрейд, когда толковал о каких-то образах, к которым человек всегда подсознательно стремится. Получается, не заплети незнакомая сегодняшняя девчонка этих дурацких кос — не возникло бы этого дурацкого ассоциативного ряда, и проплыл бы он себе спокойно мимо этой сегодняшней девчонки, и совсем бы ему было неинтересно, в какой именно детско-юношеской спортивной школе…

Да нет, вряд ли. Глаза-то у девчонки сине-зеленые. Цвета моря.

В ресторане ее точно не было. Наверное, успела уже позавтракать. А может, и вовсе не завтракала, а прямо с пляжа нырнула в долмуш и умчалась себе с ветерком в аквапарк в Анталью. Там-то ей и место — катается себе с этих дурацких разноцветных горок, визжит и захлебывается, вылетая с восторгом из немыслимых дурацких туннелей, любуется на ручных дельфинов в дельфинарии.

Девчонка ведь.

Он все-таки поискал ее у бассейна. Побережье искусственного водоема было процентов на девяносто французским. Каждый француз лежал в своем шезлонге, в том самом, в котором лежал вчера и будет лежать завтра, являя собой образец истинно немецкой педантичности. Французские дети вперемежку с русскими детьми плескались в теплом джакузи, с визгами сигали в прохладную воду общего бассейна.

Среди педантичных французов девчонки не было. Среди французских и русских детей — тоже. У дальнего края водоема уже собиралась интернациональная команда толстушек, взирающих снизу вверх, как на богиню, на инструктора по аэробике — русскую студентку Аню, с ослепительной улыбкой Шэрон Стоун и интонациями привокзальной торговки пирожками зазывающую народ на очередной сеанс аква-джима.

Среди интернациональных толстушек девчонки не оказалось.

И на волейбольной площадке, и на теннисном корте не оказалось тоже.

Иван хотел было уже от отчаяния запереться в тренажерный зал и совершить пятикилометровый заезд на велотренажере. А заодно потягать штангу и поискать девчонку в тренажерном зале, раз уж он туда забрел, преследуя благородные спортивные цели.

Но потом разозлился и плюхнулся в первый попавшийся свободный шезлонг, дав себе железное обещание больше не искать девчонку и не думать ни о ней, ни о Вере, а добросовестно лежать и добросовестно смотреть на виртуозную акробатику, демонстрируемую интернациональными толстушками во главе с русской студенткой Аней.

Зрелище оказалось слишком трогательным, чтобы выдержать его более пяти минут, не пролив слез умиления. К тому же от мыслей о девчонке не спасало, поэтому Иван потихоньку прикрыл глаза, освободив себя от визуальных впечатлений. Теперь остался только голос Анечки: и — un! и — deux! и — trois… Можно было бы изучать французские числительные, если бы Иван не изучил их еще лет семнадцать назад, будучи учеником четвертого класса французской спецшколы.

Вырубить звук оказалось намного сложнее, чем убрать изображение, но он все-таки сумел отвлечься от французских числительных и переключиться на музыку. Музыка по утрам была замечательной — никаких навязчивых турецких мотивов, только ленивый классический джаз. Если не видеть огромных колонок, стоящих по обе стороны сцены, и маленьких колонок, подвешенных тут и там, — легко можно было бы представить себе огромный старый патефон вместо современного музыкального центра «Панасоник». Или даже самого Луи Армстронга в компании Эллы Фицджеральд, сидящих неподалеку на пластмассовых белых стульях за пластмассовым белым столом и только ради собственного удовольствия напевающих свою «Колыбельную». Да хоть самого Гершвина можно было себе представить, настолько живым казался сейчас этот старый джаз. Хотя традиция ежеутреинего прослушивания «Колыбельной» и выглядела несколько своеобразной.

Луи Армстронг на некоторое время покинул подружку, дав ей возможность спеть соло. Иван так и видел ее перед глазами — большую черную Эллу с черной шапкой коротких кудрявых волос на голове, в белом платье и белой шелковой накидке, небрежно спущенной с плеч. Абсолютно совершенная женщина с абсолютно божественным голосом. Все эти песни он знал наизусть — и лиричную «Love is Here to Stay», и бесшабашную «Something's Gotta Give», и философски мудрую «Why Was I Born», и множество других песен из тех, что в это утро она спеть не успела. Теперь он видел уже и музыкантов — таких же черных, с белозубыми улыбками, в черных пиджаках, черных галстуках и белых рубашках.

Неожиданный и такой приятный сеанс черно-белого фильма прервался внезапно — музыка стихла, и голос отельного конферансье заставил Ивана вздрогнуть и открыть глаза. Самого конферансье, как и Эллы Фицджеральд с ее джаз-бандом, на сцене не было — был только его голос, льющийся из динамиков. Иван без труда представил себе и его — высокого и плотного француза с черными цыганскими глазами, черными цыганскими волосами и бледно-восковым именем Анис, позаимствованным у осеннего сорта российских яблок.

Анис объявлял программу развлечений на предстоящий День. По окончании сеанса аква-джима всех желающих приглашали сыграть в бочку, затем ждали на сеанс африканских танцев — вполне традиционный и неинтересный перечень отельных забав, в которых Иван никогда не принимал участия. Объявление о вечернем стриптизе было встречено бурными аплодисментами — Иван сразу же вспомнил пышногрудую Ангелину, возмущенную Марусю и главу почтенного семейства, лукаво подмигнувшего ему на прощание. Он ведь тоже подмигнул в ответ, что, видимо, означало согласие прийти на вечернее шоу и разделить восторги по поводу заезжей группы французских стриптизерш. Хотя вовсе не собирался он никуда идти, и уже тем более никакого желания не испытывал смотреть на ночь стриптиз, поскольку для нормального мужика, отдыхающего на курорте в одиночку, без спутницы, подобное шоу может грозить в лучшем случае бессонницей. Главе семейства проще — у него под боком есть живая и теплая Маруся, а у Ивана, кроме одуряющих воспоминаний о прошлом и такого же одуряющего желания от них избавиться, больше ничего нет.