Книга Музыка грязи - Тим Уинтон

Теперь рыбаки строили розовые кирпичные виллы и бункеры из бетонных блоков, тем самым превращая хижины отцов в очень даже симпатичные домики. Материалы были хорошие, но дух этого строительства был все-таки слишком непрочен, как будто местные твердо нацелились вести эфемерную жизнь. Джорджи, которой даже нравилась чертова разухабистость этого места в стиле рыбацкого ар деко, считала очень показательным то, что люди смогли-таки выстроить cтоль невозможно уродливый город в таком роскошном месте. Светящиеся дюны, остров, лагуна, затянугая водорослями, через которые проглядывали выступы кораллов, низкий, жесткий вереск, которым порос берег, – это было потрясающее зрелище даже для нее, уж она-то насмотрелась пригородных видов. Этот город был людской свалкой – и она находила в себе смелость признать, что и она точно такая же, – где людей все еще прибивало к берегу, чтобы они могли здесь спрятаться или зализать раны. Сломанные и разбитые, они становились в этом заливе на якорь, чтобы уже никуда отсюда не уходить. Летящие, нарки, ненормальные, мечтатели, даже лангустные блядушки вроде нее самой чувствовали, что этот город – настоящее дерьмо, но ландшафт когтил их, и люди оставались.

Тот простой факт, что ты становишься местным, вовсе не означал, что ты автоматически приобретаешь статус настоящего уайт-пойнтовца. Джорджи так никогда его по-настоящему и не заслужила. В общественном отношении она всегда оставалась ни рыбой ни мясом. Не потому, что она пришла сюда из мира частных школ и яхт-клубов, но потому, что нельзя было не пасть духом, выслушивая, как жены неграмотных миллионеров жалуются на обычаи семей экипажей, на то, как неопрятны их жены, как сквернословят их дети. Эти женщины, скорее всего, сами не больше как пять лет назад выползли из какой-нибудь авторемонтной мастерской; они все еще прятали собственные фингалы под слоем макияжа из дьюти-фри, но уже считали себя хозяевами жизни. Джорджи всегда держалась отстраненно и знала, чего ей это стоит. В отношении Джорджи всегда оставались какие-то неясные сомнения. Она иногда подумывала: чувствуют ли они, что она притворяется?

Настоящая рыбацкая женка, не задумываясь, сообщила бы о любом подозрительном случае. Джорджи знала, что такое контрабандист, знала, что в таких случаях требуется сделать. Просто звонок в рыбнадзор. Или словечко на ухо Джиму. Так или иначе с этим было бы покончено, и она исполнила бы свой гражданский долг. Но «отнимать у них хлеб» – да неужто! Это люди, у которых есть судно с лицензией стоимостью миллион долларов, новый «Лендкрузер» и шесть недель на Бали каждый сезон, семьи, которые владеют городскими пивными и торгуют золотом, в гостиных у которых стоят телевизоры размером с рояль? Даже самый младший палубный зарабатывает больше, чем учитель, который по шесть часов в день вынужден терпеть детей. Не то чтобы Джорджи завидовала чьим-то деньгам. Мужчины работали по семь дней в неделю восемь месяцев в году, постоянно подвергаясь опасностям, а их семьи пережили плохие времена, так что удачи им. Но она не собирается бегать по округе и защищать миллионеров от одного парня с собакой. Ей нужно отправить в школу двух мальчиков, и чувствует она себя вполне дерьмово. Кроме того, она никогда не любила «принимать участие».

* * *

На мостике сплошь был Рой Орбисон и беконовая отрыжка. Джим Бакридж все еще думал о том писке радара, который услышал рано поутру, и, направив судно к следующей стоянке, посмотрел на измятое зыбью море. Он не заметил, как палубный сошел вниз.

Канат скользил по лебедке, и корзина для лангустов на стальном основании уже давно наклонилась, но никто не открывал ее. Судно кренилось и крутилось на легкой волне, а на палубе никто и не собирался разгружать корзину. Она ощетинилась усиками, она захлебывалась лангустами – Джиму было отлично видно с мостика, – но ни один ублюдок даже задницу не почешет. Борис, ты, жопа с ручкой, чего застрял?

Кто-то начал орать.

Он дернул рычаг и пошел вниз посмотреть.

* * *

Джорджи проснулась на диванчике, когда рядом с ней начал трезвонить телефон. По телевизору толстозадые американцы ослами кричали о своих привычках, о своих сатанинских воспоминаниях, о Господе и Спасителе. Свет в доме был похож на головную боль, выжидающую, когда наступит ее черед.

– Джорджи! Ты спишь или что?

Половина лица у нее онемела. Она прижала трубку к уху.

– Нда. Да.

– Господи, да ведь уже десять часов.

– Да ты что? – Джорджи разлепила губы и отклеила от них язык.

– Слушай, через полчаса нам нужна «скорая» на пристани. И найди мне другого палубного. Борис вырубился, кровь из носу – и прямо к завтраку.

Голос Джима доносился из-за рева дизелей; это придавало ему страшный технический призвук.

– А… вы продули ему легкие?

– Ага, и в лед запаковали.

– Целиком?

– Слушай, не пользуйся рацией. Я протянул только две линии и вовсе не хочу, чтобы эта свора природных джентльменов рылась в моем добре, ага? Ты не спишь?

– Не сплю, – квакнула она. – Полчаса.

На лестнице, ведшей в гараж, Джорджи затошнило от усталости. Она потянула на себя дверь «Лендкрузера» и забралась внутрь босая. От плюшевой обивки пахло пиццей. Она нажала кнопку на дистанционном пульте. Поймав свое отражение в зеркале заднего вида, она поняла, что это вам не апофеоз женственности средних лет; она обругала себя за то, что посмотрела. Мотор на секунду захлебнулся, а гаражная дверь отъехала вверх; и когда задом выехала в крутящийся буран летнего дневного света, она услышала пистолетный звук треснувшего под задним колесом скейтборда.

* * *

В сарае – собака вьется у ног – он оставляет лодку, от которой пахнет отбеливателем. Все уладилось. Лед в кузов. Пес первым запрыгивает в кабину, читает мысли, знает распорядок. Хвост сильно ударяет его по локтю, а он переключает передачи – вверх по длинной песчаной дороге, через загубленные выгоны к шоссе. Шавка слизывает соль с его бедра. Через окно – запах мертвой травы, банксии, суперфосфата, невидимого моря.

* * *

Во дворе склада, выстроенного из ослепительного известняка, стоял пустой грузовичок Йоги, развозящий корма; его двухходовой клапан все еще скрежетал. Джорджи спрыгнула на погрузочную платформу. Кабинка конторы, вечная времянка, пропитанная густым запахом пота, была пуста. На изрезанном письменном столе стояла исчерпавшая себя бутылка озо и кассета Бадди Холл и, из которой торчала пленка, похожая на спутанные внутренности. Центральные развороты «Пентхауса» – девчонки, навощенные до мученического сияния, – были приклеены к слоистым стенам. Из дальнего конца сарая, из-за рычащего холодильника, доносился на удивление приятный воркующий мужской голос. Йоги был человек-развалина. Джорджи понимала, что его поющие трубы были умягчение Господа, момент милосердия.

– Йоги! – крикнула она. – Ты тут?

Пение смолкло.

– Эт кто?

– Да вот, Джорджи Ютленд.