Книга "Титаник" плывет - Марина Юденич

В эти минуты рассудок окончательно вернулся к Алексу Гэмплу.

Через полчаса он был принят на службу к сэру Энтони Джулиану, взяв на себя клятвенное обязательство расшифровать смысл загадочного четверостишия, начертанного рукой Нострадамуса.

Несколько дней назад, поддавшись минутному озорному порыву, Тони в последнюю секунду перебил ставку своего однокашника, лорда Франклина Уорвика. И стал счастливым обладателем раритета, выложив за него сто тысяч долларов. Притом Энтони Джулиан понятия не имел, что следует делать с этой выцветшей бумажкой.

14 мая 1976 года

Великобритания, Челтенхейм

Предать могут не только люди.

Пухлая записная книжка в кокетливом переплете из розового сафьяна с застежкой в виде крохотного золотого сердечка почти год была ее единственным молчаливым другом, готовым в любую минуту дня и ночи выслушать признание. Принять его молча. Не высмеивая, не осуждая, не поучая. И главное, не спеша немедленно сообщить чужие тайны всему белому свету.

Люди обычно поступали именно так они предавали.

В этом Розмари имела несчастье убедиться многократно.

Теперь оказалось, что предают не только люди. Маленький розовый блокнот отдался в чужие, враждебные руки. Холеные, с длинными, хищными ногтями, покрытыми ярким синим лаком.

Манера красить ногти вызывающим лаком была всего лишь одной крохотной деталью, дополняющей образ Патриции Вандерберг, самого мерзкого существа из всех двадцати семи одноклассниц Розмари.

Остальные, впрочем, были немногим лучше. Разве только Тиша. Но она слишком погружена в себя и молчалива, чтобы противостоять этому злобному стаду.

Однако сегодня вышла из себя даже невозмутимая Тиша. С яростью, которой трудно было ожидать от маленькой, точеной брюнетки, она стремительно помчалась за длинноногой Вандерберг, настигла ее и после непродолжительной потасовки отняла блокнот. В своем неожиданном буйстве Тиша пошла еще дальше. Холеная грива Вандерберг лишилась толстой пряди волос, отливающих благородной платиной. В жестокой схватке Тиша с кровью вырвала эту роскошную прядь, заставив Патрицию визжать от бешенства и боли.

Впрочем, это был еще не финал.

С поля боя изрядно потрепанная Вандерберг ретировалась, рыдая и бранясь.

Но Тиша не считала инцидент исчерпанным.

Преследуя противницу, она неслась по школьному двору, похожая на маленького хищного зверька, жаждущего крови. Следом с топотом и визгом мчалась толпа болельщиц. Патриция едва успела укрыться за дверью своей комнаты, дважды со скрежетом повернув в замке ключ, что определенно гарантировало ей безопасность.

Двери в женской школе Челтенхейма были надежными.

Тише пришлось удалиться.

Челтенхейм, крохотный провинциальный городок, расположенный в тридцати милях к востоку от Лондона, имел все основания благополучно затеряться в баюкающей, мшистой массе таких же маленьких, сонных, истинно британских поселений, разбросанных по островам Туманного Альбиона.

История их, как правило, исчисляется не одним столетием, но, несмотря на это, в ее анналах вы не найдете ни одного сколь-нибудь примечательного события.

Таким был Челтенхейм.

Вернее, таким он мог быть, если бы не Школа. Ее следовало обозначать именно так, с большой буквы, потому что слава одной из самых уважаемых в Соединенном Королевстве школ для девочек осенила своим крылом скромный Челтенхейм.

Возможно, она не принесла ему мировой известности Итона — еще один повод для гнева феминисток! — причина заключалась именно в том, что выпускницы Челтенхейма впоследствии, как правило, растворялись в тени своих мужей — выпускников Итона.

Времена, конечно, стремительно менялись.

Но слава Челтенхейма жила.

О нем хорошо знали в семьях, принадлежащих к национальным элитам по обе стороны Атлантики, на арабском Востоке, в государствах Индокитая. И непременно вспоминали в тот благословенный час, когда в семье рождалась девочка. Записывать будущих воспитанниц в Школу было принято заблаговременно.

Сразу же после их появления на свет.

Густой зеленый плющ невозмутимо вился, карабкаясь по толстым стенам старинного здания. Влажные островки плесени выступали на штукатурке, упрямо, как и триста лет назад, пытаясь отвоевать у людей пространство стены.

В день, когда Розмари впервые ступила на крыльцо Школы, плющ был моложе на три года. Впрочем, это было сущим пустяком относительно почтенного возраста крыльца, равно как и тех лет, что насчитывали его ступени и брусчатка мостовой.

Им время было нипочем.

А вот Розмари за три года сильно изменилась. Перемены — увы! — были не в лучшую сторону. Хорошенькая толстушка Роз, веселое, подвижное, как ртуть, создание с симпатичными ямочками на румяных щеках, превратилась в тучное существо с бледной кожей, сплошь покрытой рыжими веснушками. Рыжими были и волосы. Тонкие, вечно жирные — сколько литров шампуня ни выливала Роз на свою многострадальную голову. Страшное превращение происходило постепенно, но, похоже, было необратимым.

В конце концов однокашницы вынесли свой вердикт. Он был беспощаден.

Розмари Коуэн — гадкая, бесформенная толстуха.

И Розмари, похоже, смирилась.

Справедливости ради следует заметить, что сопротивлялась она не слишком долго. И не проявляла должного упорства. Тренажерные залы ввергали ее в ужас. А если героическим усилием воли она все же заставляла себя взгромоздиться на один из пыточных станков, третья минута занятий оборачивалась бешеным сердцебиением, головокружением и тошнотой. На пятой — перед глазами у Розмари сгущалась тьма, а боль в районе солнечного сплетения становилась невыносимой.

Бег был источником тех же страданий. Кроме того, тупо перебирать ногами, задыхаясь и обливаясь потом, было скучно.

Плавать Розмари не умела.

Иногда она пыталась голодать или хотя бы частично ограничивать себя в еде, но решимости хватало только до вечера. В конце концов, еда была одной из немногих радостей, доступных Розмари в этом мире. Так стоило ли лишать себя той малости, что посылала судьба? Нет, не стоило!

Решение напрашивалось само собой.

И тут же — словно чертик из табакерки! — прямо в руки выпрыгивал соблазнительный пакетик чипсов.

Остановить Розмари было некому.

Прославленной Образовательной Системе дела не было до того, сколько фунтов весит семнадцатилетняя молодая леди, отданная на ее попечение.

Порой Розмари казалось, что Школа, знаменитая, несравненная «Ladies college», все свои многовековые традиции ухлопала исключительно на то, чтобы плющ неизменно вился, укутывая древние стены, и зеленая плесень — упаси Боже! — не сползла с них, обнажив уродливые кирпичные заплаты.