Книга Подозреваемый - Юрий Азаров

Бакшеев наблюдал за моей растерянностью:

— Наповал, Жанна! Что я говорил тебе, старик?

— Чем же занимается такое эфемерное существо? — спросил я несколько вольно, чтобы скрыть свою растерянность.

— Она изобрела, брат ты мой, "Сиреневую тетрадь" — это новый жанр отечественной публицистики…

— Публицистический коллаж, — пропела фея, приглашая меня в комнату.

— Кстати, это близко твоему синтрансу, — заметил Бакшеев и пояснил для своей подруги: — Виктор пытается соединить живопись, философию, публицистику и психологию, и все это назвал синтезом трансцендентального искусства — синтранс!

— Как интересно, — улыбнулась Жанна. — А вы профессиональный художник или любитель?

— Скорее профессиональный, — ответил я.

— То есть у вас есть художественное образование?

— Он Строгановское закончил, — ответил за меня Бакшеев. — И худграф…

— Ой, как интересно, — снова в той же тональности пропела фея и тут же спросила: — А вы научите меня рисовать? Ну несколько уроков?

— Как господин Бакшеев скажет, — улыбнулся я, втайне радуясь ее просьбе.

— Господин Бакшеев скажет, — ответила Жанна, несколько фамильярно похлопав своего друга по плечу. Эта фамильярность меня немножко смутила, но ее тепло, очарование тут же смыли напрочь мою смущенность, и через несколько секунд она уже весело рассказывала о том, что сегодняшний своеобразный век, целомудренный и развращенный одновременно, можно отразить смелым отбором существенных фактов и аргументов из всех видов знаний. — Моя "Сиреневая тетрадь" — это стриптиз в обнаженном обществе. Это мой поиск идеала. Вы кто по гороскопу?

— Близнец.

— Ура! — закричала Жанна и захлопала в ладоши. — Как все сходится. Вы обречены всю жизнь искать идеал.

— Все мы ищем идеал, — сказал я. — Сегодня, правда, иметь идеал немодно, дескать, утопия!

— Какой бред! — выпалила Жанна. — Без идеала нет ни жизни, ни искусства, ни любви.

Мне показалось, что голос ее при последнем слове чуть дрогнул: какая-то незаметная теплая волна прокатилась по комнате, небрежно зацепила Бакшеева и нежно коснулась моей щеки. Бакшеев в разговоре почти не участвовал, а наш спор становился до неприличия задиристым и веселым. Я поднялся и стал откланиваться. Жанна встала и с жестокой неколебимостью сказала:

— Я, пожалуй, тоже пойду.

Бакшеев пожал плечами, а потом робко спросил:

— Может, останешься?

Но Жанна уже застегивала туфли, решительно перекинула через плечо сумку и направилась к двери.

— Вот тебе жетончик на метро на обратный путь, — улыбнулся кисловато Бакшеев.

Жанна взяла жетон, сказала "Чао" и быстро сбежала со ступенек. Я пожал плечами и поплелся за ней.

На улице прошел дождь и было свежо.

— Вы, надеюсь, проводите меня? — спросила Жанна.

— Как скажете, госпожа, — ответил я. — Сочту за честь.

А дождик снова стал накрапывать. Жанна раскрыла зонт и взяла меня под руку. Все произошло в одно мгновение. Как только она коснулась моей руки, во мне все замерло. Дыхание перехватило точно жгутом.

Она виновато опустила глаза и крепко сжала кисть моей руки.

Мы молчали, а потом я сказал:

— Я знаю, о чем вы думаете.

— Я тоже, — улыбнулась она. И добавила: — Как легко дышится после грозы.

— Была гроза?

— А вы не слышите раскатов грома?

Грома, конечно же, никакого не было. Точнее, случился настоящий грозовой шквал в наших душах, сверкали молнии, и озонная чистота сменила напряженное удушье.

— Я чуть было не задохнулась.

— У вас часто так бывает?

— Сразу выяснять отношения?

— Я трус. Я должен привыкнуть.

— А я привыкла сразу, еще когда вы были за дверью.

— Не глядя?

— У меня собачья интуиция.

— Это вы должны были заниматься трансценденцией.

— Скажите двумя словами, что это такое.

— Это слияние с Богом.

Фея посмотрела на меня, в глазах ее застыли слезы.

— Как это прекрасно. — И она снова сжала мою ладонь. — Значит, я не ошиблась.

— Я обманщик и фантазер.

— Я тоже.

Потом были тишина, ласковый свет фонарей и мой сбивчивый рассказ о том, какая идеальность мне снится, какую отчетливо вижу и представляю, но хоть умри, а не могу выразить.

— Значит, не пришло еще время, — сказала Жанна. — Надо ждать. Умеете ждать?

— Нет.

— Я тоже.

Мы молчали. Как же много можно сказать, не произнося ни слова. Я хотел поделиться с ней этой мыслью, но она в знак понимания кивнула и приложила палец к своим губам.

А потом снова обрушилась гроза, дверь ее квартиры распахнулась, я спиной ощущал ее жесткость, а Жанна, обхватив мою шею, повисла на мне. Как-то само собой получилось, что моя рука оказалась под ее коленками: она была легка как пушинка (откуда только и силы взялись у меня), я нес ее по комнате, не желая опускать ни в кресло, ни на диван, неожиданно ноги сами по себе подогнулись, и я, чего раньше сроду не делал, вытянулся на ковре, ловко устроив ее на своей груди.

— Эксперимент? — спросила она, чуть приподняв голову.

— Не по моей воле.

— По воле транса? Я даже не успела морально подготовиться.

— Транс — это взлет и очищение. Здесь рациональность губительна.

— А мне говорили, что принцы на белых конях давно вымерли.

— Их постоянно порождают женщины с неистощимой фантазией.

— Выходит, принцы ненастоящие?

— Настоящие, когда они с настоящей женщиной.

Я все время думал о Бакшееве, и она это чувствовала. Жанна сказала как будто ни с того ни с сего:

— Женщина-Близнец всегда заботится о сохранении своей свободы и не любит, когда ей устраивают сцены ревности.

Под утро я все же не выдержал и сказал:

— А как же жетон на обратный путь?

Она порылась в сумке, нашла жетон и тихо опустила его за окошко…

Женщина-Близнец не любит притворяться

"Сиреневая тетрадь". Почему сиреневая? Почти фиолетовая. Это мой любимый цвет. Загадочный. Непонятный. У китайцев сиренево-фиолетовые одежды — траур. Когда у французских художников спрашивали: "Как живешь?", они отвечали: "Фиолетово", значит, плохо. А почему у Ренуара сиренево-фиолетовая гамма так женственно жизнерадостна? Взмах качелей между рождением и гибелью. Вкус поцелуя и горечь расставания. Ее любимый цвет — коричнево-золотистая гамма, но не сиреневая.