Книга Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

— А как будет называться проект? — раздался голос из зала.

— Место застройки будущего наукограда определено — подмосковный посёлок Свеколкино. Давайте не будем мудрить и назовём наш проект так же.

— А Вам не кажется, что такое название не будет способствовать продвижению проекта на международном уровне. Свеколкино — это, простите, уместно для сельскохозяйственной выставки, но никак не для проекта века. — не отставал от Премьера Семипалый. — Если не ошибаюсь, рядом с вышеупомянутым населённым пунктом есть ещё и посёлок городского типа Рождественский. Может, возьмём за основу его название? Проект Рождественский — это звучит! А ещё лучше — Рождественский проект!

В Зале снова поднялся гомон, каждый считал долгом поделиться с соседом своим мнением. Премьер поднял руку, и шум сразу же стих. Все присутствующие обратились в слух.

— Я хочу, чтобы вы поняли! — повысил голос Премьер. — Сейчас, здесь, на ваших глазах, рождается нечто новое, доселе неизведанное, и как будет на практике, тоже неизвестно. Это не очередная пиар-акция, и вопрос о названии не принципиален. Да будь это хоть деревня Дураково! Судить об успехе проекта во всём мире будут не по названию, а по тому, насколько эффективным оказалось вложение средств, сколько новых светлых голов нам удалось привлечь, сколько сделано открытий, сколько из них реализовано, и как это отразилось на нашей с вами жизни. А название… вспомните, под Ленинградом, простите Петербургом, есть станция Репино, то же, знаете ли, сельскохозяйственной продукцией попахивает. Однако никому в мире не придёт в голову провести подобную аналогию. Для всего цивилизованного мира Репино неразрывно связано с именем великого русского художника. Придёт время и провинциальное для русского уха Свеколкино, приобретёт новое звучание, наполнится новым смыслом. Не знаю, как вы, а лично я в это твёрдо верю — и как глава правительства, и как гражданин.

В ответ зал разразился короткими, но бурными аплодисментами.

И тогда среди нарастающей всеобщей эйфории поднялась она — девушка с волосами цвета спелой ржи, большими глазами василькового цвета и умопомрачительным бюстом. Премьер даже не успел призвать зал к порядку, как тишина неожиданно наступила сама собой. Вся мужская половина зала с нескрываемым восторгом пожирала глазами выдающиеся формы коллеги. Женщины не проронили ни звука, но было в их молчании столько негатива, что если бы зависть имела цвет, то кремовое платье журналистки мгновенно бы окрасилось в тёмные тона.

— Василиса Дорошенко, — мягким грудным голосом произнесла она, и мужчины в зале, как один, охнули. Даже Премьер на мгновенье утратил боевой задор и с нескрываемым интересом посмотрел на журналистку.

— Газета «Весть», — добавила Василиса и тоже с нескрываемым интересом посмотрела на Премьера.

* * *

Апрель — май 19** года.

г. Канев. Украина

Весть о смерти тёти Зины в семье Дорошенко восприняли с подобающим прискорбием, но от маленькой Василисы не укрылось то, как загорались глаза её родителей, когда разговор касался оставленного наследства. Тётю Зину Василиса видела только на фотографии. С пожелтевшего снимка на Василису смотрела улыбающаяся красавица, на голове которой из косы была сооружена корона, отчего тётя Зина казалась величавой и даже недоступной. Василиса много слышала о ней от взрослых, так как судьба старшей сестры матери Василисы была предметом восхищения и всеобщей зависти.

Семья Дорошенко жила в маленьком украинском городке Каневе, который хоть и находился на живописных берегах Днепра, и от него до Киева было рукой подать, но всё равно даже по местным меркам Канев считался глубокой провинцией. Отец Зинаиды, Карп Дорошенко, был заведующим местной столовой, поэтому после окончания дочерью 10 классов местной школы без труда пристроил её в столовую официанткой, или, как говорили в Каневе — подавальщицей. Зинаида, насмотревшись зарубежных фильмов о лёгкой и удачливой карьере провинциальных девушек в большом городе, мечтала стать звездой экрана, поэтому рвалась в Киев. Надо сказать, что данные у Зинаиды для этого были отменные. Ещё в школьном драматическом кружке она овладела азами актёрского мастерства, и на районных слётах и революционных праздниках со сцены Дома культуры частенько звучал её чистый высокий голос. Зина проникновенно читала стихи Шевченко, задушевно пела украинские песни и с удовольствием пускалась в пляс, заслышав первые аккорды гопака. Вдобавок ко всему природа наделила её статной фигурой, смеющимися глазами василькового цвета и большим, выпирающим из кофточки любого размера бюстом. Последнее было в семье Дорошенко фамильной чертой. Все женщины рода Дорошенко, начиная от прародительницы Евдохи, носили у себя за пазухой то, что сводило с ума любого казака.

— Тато[4]отпустите в город! Ну не век же мне в Каневе в подавальщицах куковать! — умоляла Зина отца. — Вот увидите, выучусь на артистку и буду в кино сниматься. Я вам ещё в Канев Оскара привезу.

— В подоле ты принесёшь! — горячился Карп. — А от Оскара, или какого другого поляка, в том разницы нет! Не пущу, и на этом моё последнее отцовское слово!

Зина плакала, грозилась наложить на себя руки, но дальше угроз дело не пошло, так как в Канев на практику приехали киевские студенты, и местная молодёжь зажила своей особой жизнью — полной приключений и тайных любовных страстей.

Однако счастье поджидало Зинаиду не на сценических подмостках, а в обыкновенной Каневской столовке. Однажды в начале мая, когда зацвели вишнёвые сады, и весь Канев утопал в бело-розовой цветочной пене, в семье Дорошенко произошло знаковое событие. Вечером Карп вернулся домой хмурый, и, что с ним раньше редко случалось, под хмельком.

— К нам едет ревизор! — подобно гоголевскому городничему заявил Карп и схватил пятернёй себя за чуб.

— Ну и шо? — поинтересовалась супруга. — Можно подумать, ты раньше ревизоров не видал! У нас шо, горилка кончилась?

— Дура! — ласково поправил супругу Карп. — Ревизор-то из самой Москвы. — Тут одной горилкой не отделаешься! Тут кабанчика колоть придётся!

— Ты, Карпуша, ничего не путаешь? — мгновенно прониклась беспокойством жена. — Чего это москалям в нашем захолустье делать? Эка невидаль — столовка! Не мясокомбинат чай и не маслозавод!

— Ой, Галя чует моё сердце, боком выйдет мне эта ревизия! — застонал Карп. — Опять, наверное, кто-то из «Потребсоюза» на меня анонимку накатал! Не зря проверяющий из самой столицы прибыл. Сейчас с этим ой как строго, каждый «сигнал» проверяется.

Жена ничего не сказала, только погладила мужа по седеющим волосам, а про себя подумала: «Зинка уже взрослая, в случае чего младшенькую я сама подниму, худо-бедно гроши имеются. Господь не оставит нас»!

На следующее утро Карп, несмотря на тёплую погоду, надел парадный синий костюм, купленный им в Киеве ещё до…, в общем, давно купленный, и отправился в местную гостиницу встречать ревизора-москаля. Ревизор оказался совсем молодым парнем с приветливым лицом и модной городской стрижкой.