Книга Вергилий, нет! - Моник Виттиг

(Посмотри, ничто не утратило своих свойств, лишь воздух смягчился и стал еще приятнее. Даже сами слова обрели плоть.)

Манастабаль, моя проводница, больше не смеется, и, если бы это не было невероятно в подобном месте, я готова была бы поклясться, что у нее слезы на глазах. Она говорит:

(Перестань, Виттиг. И главное, не рассуждай о таинстве воплощения и о том, как слово облекается плотью - потому что до этого еще очень далеко!)

VII
Уллифант

Уллифант - без зубов, ну и что ж, все равно хорош! Черт, аж зависть берет! Показывает на змею и начинает речь свою:

(Чтобы глотать, не обязательно жевать. И как бы там ни было, когда дело доходит до пищеварения, затраты энергии одни и те же в обоих случаях, то есть чистого убытка девяносто процентов из ста.)

Уллифант того же цвета, что и песок пустыни, перетекающий волнами с места на место, гонимый ветром. Здесь он стоит, как столп, протянувшись на запад или восток, но везде на одной и той же долготе. Неподвижный, кирпично-красный, со складками на лапах, различимых в обильной плоти, он огромен. С него можно скатываться, как с горки на санках, ему до лампочки. Зарывшись в его мех, можно спать, ожидая, пока придет Манастабаль, моя проводница. В таких случаях уллифант обычно рассказывает какую-нибудь историю, а я смотрю снизу на его морду, похожую и на медвежью, и на мышиную. В последний раз он говорил о материальном существовании рая. Уллифант, основываясь на картезианском принципе, согласно которому постичь можно только то, что существует, делал вывод об абсолютной физической реальности рая.

(И не правда ли, Виттиг, абстрактное существование, основанное на чистом воображении, постигаемое лишь путем озарений - это как раз твой случай?)

Итак, уллифант рассказывает, что по другую сторону от Солнца есть планета, во всем подобная Земле. Считается, что именно там и находится рай, тогда как Земля - это ад. Поскольку эта планета расположена прямо напротив Земли и вращается вокруг Солнца в том же направлении, на том же самом расстоянии, с той же самой скоростью и по той же самой орбите, что и Земля (в довершение всего, хотя это напрямую и не связано с предметом рассказа, каждая из двух планет вращается вокруг своей оси), рай никогда не виден с Земли, и наоборот. Я едва сдерживаюсь, чтобы не спросить у него, не является ли абстрактным делать вывод о физической реальности планеты только на основании принципиальной возможности - из боязни услышать, что я ничего не понимаю у Декарта, и получить подробное толкование (о, избавь меня от этого, уллифант, в столь поздний час!) Меня охватывает блаженство, потому что, убаюканная историей уллифанта, я вижу во сне, что пробудилась на той самой планете, двойнике Земли. Небо, море, яркий солнечный свет, вспыхивающий, дрожащий, создающий и уничтожающий отдельные элементы теней и красок, заливающий со всех сторон берег, прибрежные скалы и пляжи, нескончаемый. В нескольких шагах от берега, прямо в воде, растет приморская сосна. Я долго стою неподвижно, глядя на нее, и вот в какой-то момент она наклоняется и разом окунает крону и растущие по бокам сучья в море. Верхняя часть дерева полностью скрывается под водой. Потом оно выпрямляется и снова опускается, и так несколько раз подряд. Я впервые в жизни вижу, как дерево купается! Но уллифант не хочет признавать, что это именно тот рай, о котором он рассказывал, и ворчит:

(Откуда мне знать, в самом-то деле? Здесь, Виттиг, рай - в тени мечей, а мир - на острие копья. И если мне неизвестно, кому принадлежат первые, то я знаю, как и ты, что второе принадлежит Жанне д’Арк. Где твое ружье?)

Я отвечаю:

(Хорошо, уллифант, я молчу!)

Как всякий раз, когда мне приходится бодрствовать в этот час в пустыне, я разбираю ружье, чтобы его почистить. Я смазываю ствол, затвор, магазин, все внутренние и наружные детали маслом из фляги, висящей у меня на поясе, и полирую их. Всходит солнце. Согретый его лучами, уллифант снова засыпает.

VIII
Поводки

Держа в руках поводки, охотники тихо приближаются, поминутно шикая: «Тс-с, тс-с!» Когда появляется очередная партия осужденных душ, кто-то из охотников сразу же приближается со своим поводком и, разглядывая их, любезно спрашивает:

(Вы тут совсем одни?)

Пораженные таким вопросом, души теряют время, гадая, как это они могут быть совсем одни, если их так много. Но он, оскалив зубы в усмешке и поудобнее перехватив поводок, набрасывает его на ближайшую из них. Остальные не выказывают ни малейшего намерения убежать. Так что, когда поводок охватывает шею одной из душ и крепко затягивается, никто на это не реагирует, за исключением лишь несчастной жертвы, которая визжит, как резаная свинья. Слишком поздно сопротивляться - охотник вынимает револьвер, прикрывая отступление, одновременно другой рукой сжимает поводок. Жертва не сдается и борется изо всех своих немалых сил. Однако после нескольких бесплодных попыток, задыхающаяся, с вывалившимся языком и вылезшими из орбит глазами, прекращает борьбу. Остальные в это время испускают панические крики и, вместо того чтобы всем вместе броситься на врага, пытаются убежать. Но это приводит к худшему: они попадают прямо в руки новых охотников, которые уже держат наготове свои поводки. И, оказавшись на месте преступления, мы уже ничего не можем сделать - ни я, ни Манастабаль, моя проводница - потому что не успели вступить в схватку. Мы лишь вскочили из-за столика на террасе кафе и подбежали к одной из колоннад, окружавших площадь - но в мгновение ока площадь была очищена, и теперь видно, как охотники расхаживают туда-сюда со своими поводками, словно на прогулке. Вот проследовал один из них, пинками подгоняя свою несчастную жертву, чтобы заставить ее идти вперед. Если бы они шли вровень, он был бы на голову ниже. Другой идет в противоположном направлении, таща свою добычу за собой, насвистывая, иногда подергивая поводок рукой, которую даже не вынимает из кармана, что заставляет несчастную жертву спотыкаться, и притягивает ее к себе только затем, чтобы ударить. Прогуливающихся становится все больше и больше. Они сталкиваются друг с другом, здороваются. Они останавливаются, рассматривая чужую добычу, обсуждают ее достоинства, ощупывают. Они поздравляют друг друга, хлопают по спине. Обсуждают положительные и отрицательные последствия дрессировки. Они фыркают от смеха или хохочут во все горло, рассказывая истории, в которых простота и глупость этих недотеп, их жертв, не видящих дальше своего носа, неизменно их веселит. А те - не собираются ли они в этот момент даже оспаривать друг у друга пальму первенства за глупость? Я слышу, как одна из них кричит:

(А мне, МНЕ нравится быть на поводке!)

Другая громко хвастается тем, что ее выпороли, а третья так радуется, что в конце концов получает пинок ногой. Тут на площади появляется еще один охотник, у которого в каждой руке по поводку, сжимающему шею жертвы, и он настолько горд собой, что проходит, не удостаивая никого взглядом. А когда я вижу, как приближается еще один, ведя на поводках шестерых, то разрабатываю план действий и прошу Манастабаль, мою проводницу, позволить мне его осуществить, убеждая ее, что дело принимает скверный оборот. Прежде чем она успевает меня удержать, я направляюсь к первому встречному, который идет бодрым шагом, ведя на поводке одну из душ, и с ходу спрашиваю: неужели он так беден - ведь у других столько душ, сколько они пожелают, лишь бы на всех хватило поводков? Мое провокационное заявление распространяется со скоростью света и постепенно достигает всех гуляющих, сея раздор между ними. Вот они уже выпускают поводки, чтобы перейти к рукопашной, и те сворачиваются в пыли. Раздаются звуки выстрелов. Нельзя терять времени - нужно освободить пленниц. Впрочем, они и сами спешат выпутаться. И когда на помощь мне приходит Манастабаль, моя проводница, мы в конце концов распутываем тех, что были связаны друг с другом, а потом разбегаемся в разные стороны, чтобы ненароком не угодить под пули, успев лишь договориться о месте встречи.