Книга Комплекс Ди - Дай Сы-цзе

Мо встал, перебудив соседей, извинился и, с трудом пробираясь между сидящими в коридоре людьми, направился в туалет. Вернувшись, он увидел, что его бесценное место, кусочек рая размером с треть скамейки, захвачено ближайшим соседом, отцом нерадивого школьника. Он сидел неподвижно, уронив голову на откидной столик, как будто его застрелили. Остальную часть скамьи занял второй узурпатор; теперь уже он, в свою очередь, навалился на плечо отца семейства и пустил изо рта струйку слюны. На самом краешке, со стороны коридора, притулилась крестьянка. Она кормила ребенка, расстегнув блузку и придерживая пальцами тугую набухшую грудь. Мо с досадой и горечью принял потерю привилегированной позиции и сел на пол у ног крестьянки.

Ночная лампочка бросала блики света на голые торсы спящих, на картежников, слабый луч попал и на красный чепчик младенца. «Зачем ему эта штука, когда такая духота? – подумал Мо. – Или он болен? Разве его мать не знает, что сказал один знаменитый психоаналитик про героиню европейской сказки: ее красная шапочка – не что иное, как символ месячных?»

И вдруг то ли красная шапочка, то ли упоминание о том, что она символизировала, запалили в душе Мо жаркий огонь. «А что, если она девственница?» – громом прогрохотало у него в голове. В тот же миг со столика свалилась его ручка, отскочила от пола и в истерике устремилась на другой конец коридора. Краем глаза Мо видел, как она катится и катится, не останавливаясь, будто подражая мчащемуся по рельсам поезду, но остался безучастным. Он снова уставился на красный чепчик и не сразу осознал, что повторяет про себя одно и то же: «Да, если она девственница, тогда совсем другое дело».

Ребенок на руках у крестьянки сморщился, раскрыв измазанный молоком рот, и запищал.

Мо не переносил детского плача. Он отвернулся. По лицам пассажиров пробегали тени, за окном мелькали дрожащие огоньки, проносились безлюдная бензоколонка, улица с темными витринами, недостроенные дома в многоярусных бамбуковых лесах.

Младенец в красном чепчике замолк, потянулся к Мо и стал колотить его по лицу своим капризным невинным кулачком, разморенная, уставшая мать не мешала ему. Мо не уворачивался, он пристально следил за банкой из-под пива, которая в конце концов сорвалась с места и теперь катилась по вагону: пересекла маленькую лужицу (пролилась вода или пописал ребенок), обогнула густой плевок и остановилась прямо перед ним, так что даже в полутьме было видно отверстие в тонкой жести. Теплое дуновение пощекотало шею, Мо обернулся: это ребенок, почти выпроставшись из материнских рук, уткнулся носиком ему в затылок и обнюхивал, будто проверяя, чем тут пахнет. Он посмотрел на Мо подозрительно, почти враждебно, сморщил свои крохотные ноздри и продолжил обонятельный анализ. Фу! Он чихнул и снова заплакал.

На этот раз он вопил по-настоящему, во всю мочь своих легких, заходясь истошным криком. Мо пробрала необъяснимая дрожь, ему стало не по себе от сердитого, осуждающего взгляда ребенка: малыш как будто понял его тайные помыслы, распознал странную, бредовую идею использовать девственницу для достижения заветной цели, которой когда-нибудь все подивятся.

Он резко повернулся к ребенку спиной, словно прогоняя эти страхи, способные поколебать его решимость и убежденность врачевателя душ.

Под детский плач Мо на четвереньках нырнул под лавку – с головой окунулся во мрак. Первым ощущением была абсолютная слепота. И такое зловоние, что он задохнулся бы, если б не заткнул нос. Перед ним вспыхнуло воспоминание детства, как давным-давно, в самом начале культурной революции, он спускался в подвал, где вместе с другими узниками был заперт его дед, христианский пастор (неудивительно, что и в его жилах текла кровь Спасителя); там стоял запах мочи, испражнений, кислого пота, грязи, сырости, затхлости да еще набросанных на ступеньки гниющих дохлых крыс, о которых он то и дело спотыкался. Теперь он понял, почему бывшая продавщица из Пинсяна так тщательно подмела под лавкой, прежде чем туда залезть, – страшно подумать, каково тут было бы дышать без этой подготовительной процедуры.

С топографической точки зрения пространство андеграунда, в которое он попал, было не так уж мало. Тесноватое в высоту, оно зато было длиной и шириной в две лавки: той, на которой прежде сидел Мо и двое нынешних захватчиков, и той, что отходила от общей спинки в другую сторону. Свет, сочившийся справа и слева, был слишком слаб, чтобы что-то как следует различить, но внутреннее чутье говорило ему, что похожая на кучу тряпья или листьев темная масса здесь, рядом, и есть его спящая красавица.

Он ничуть не жалел, что не прихватил с собой ни спичек со столика, ни зажигалки из прикованного цепочкой чемодана. Темнота вокруг казалась романтической, таинственной, заманчивой и даже возбуждающей. Мо было забавно чувствовать себя искателем приключений, пробирающимся по подземному ходу в пирамиду или по бывшему римскому водостоку в сокровищницу.

Прежде чем углубиться в неизвестность, он машинально проверил, на месте ли деньги в трусах и французский документ в кармане куртки.

Сантиметр за сантиметром Мо пополз наискось в непроглядной тьме, которая, как он надеялся, могла обернуться ему на пользу. Вдруг он наткнулся лицом на что-то жесткое, скорее всего на острую коленку девушки. От удара, хотя и беззвучного, очки врезались ему в переносицу. Резкая боль заставила его вскрикнуть и, казалось, еще больше сгустила тьму.

Спящая красавица никак не отозвалась на возглас прекрасного принца.

– Девушка! – зазвучал в темноте проникновенный низкий голос пасторского внука. – Не бойтесь, это я, психоаналитик, с которым вы только что разговаривали. Вы меня заинтересовали. Я хочу попросить вас рассказать мне свои сны, если вы их помните. А если нет, нарисовать дерево, все равно какое: большое, маленькое, с листьями или без… По этому рисунку я скажу, девственница ли вы.

Договорив, Мо стал ждать ответа, все в той же позе, на четвереньках. Он несколько раз мысленно повторил сказанное и остался доволен: голос его не дрогнул при упоминании о девственности, и, кажется, он ничем не выдал полное отсутствие собственного сексуального опыта.

Девушка по-прежнему молчала. Мо почувствовал под рукой ее босую ногу, и сердце его бешено забилось. Он обласкал взглядом эту невидимую ногу.

– Я знаю, что вы меня слышите, – продолжал он, – хотя ничего не отвечаете. Наверное, вас удивило мое предложение. Это естественно, но я могу пояснить: толкование рисунков – не шарлатанство и не моя выдумка. Я научился этому во Франции, в Париже, на конференции по психотерапии детей, перенесших травму. Ее организовало французское министерство образования. До сих пор помню, какие деревья нарисовали две девочки и один мальчик, жертвы сексуального насилия: огромные, мрачные, темные, агрессивные, с ветками, похожими на страшные волосатые руки, и торчащими на голом месте стволами.

Пока он говорил, к нему подкрался худший враг – его собственное бессознательное, или Оно, оба термина принадлежат Фрейду, – подкрался и врасплох захватил разум. Не в силах совладать с ним, Мо гладил невидимую холодную, но нежную ногу. Ощупывал косточки на подъеме, осязал шелковистую кожу, которая как будто бы вздрагивала от его прикосновений. Наконец охватил рукой тоненькую, хрупкую щиколотку, потрогал выпуклую косточку, и его член затвердел.