Книга Рыжий - Джеймс Патрик Данливи

3

Воскресное утро. Солнце вынырнуло из-за вечношумящего моря, покинув погруженный во тьму Ливерпуль. С кружкой кофе в руке он сидит на скалах над обрывом. Далеко внизу, на набережной возле порта, курортники в яркой одежде. Яхты уходят в море. Молодые парочки карабкаются по Балскадунской дороге на вершину Килрока, чтобы поваляться на траве в зарослях дрока. Холодное изумрудное море бьется о гранитный берег. С волн срывается белая пена. В такой день может произойти все, что угодно.

Влажный соленый ветер. Завтра возвращается Мэрион. Мы сидим вдвоем, болтаем ногами. Два американца. Мэрион, погости там еще немножко. Я еще не созрел, чтобы снова запрячься в ярмо. Грязные тарелки или немытая детская задница. Я всего лишь хочу увидеть и то, и другое на уплывающей яхте. Нам нужна нянька, которая увозила бы девочку на прогулку, чтобы я не слышал ее хныканье. А может быть, вы обе погибнете в железнодорожной катастрофе, и твой отец оплатит похороны. Аристократы не торгуются о стоимости ритуалов. А они ведь обходятся сейчас совсем не дешево. Целый месяц у меня будут слезиться глаза, а затем я отправлюсь в Париж. Маленький тихий отель на улице Сены, свежие фрукты в миске с прохладной водой. Твое обнаженное, стройное тело застыло на кафельных плитках. Не знаю, что бы я почувствовал, если бы прикоснулся к твоей уже мертвой груди. Я должен выжать из О’Кифи по крайней мере пару шиллингов до того, как он улизнет. Интересно, почему это он такой прижимистый?

Наступает вечер, они спускаются к автобусной остановке. Рыбаки, громыхая сапогами, выгружают на набережной улов. Их окружают матроны с обветренными коленями и необъятными, колышущимися грудями.

— Кеннет, ну разве это не замечательная страна?

— Ты только посмотри на нее!

— Я сказал, Кеннет, ну разве это не замечательная страна?

— Каждая размером с арбуз!

— Кеннет, да прекрати ты…

— И все же у Констанции была отличная фигура. Вероятно, она любила меня. Да и как бы она могла противиться этому чувству? Но это не помешало ей выйти за отпрыска семейства настоящих янки. Сколько раз я отмораживал себе зад на ступеньках Виденберской библиотеки только ради того, чтобы увидеть ее, а затем тащился за ней следом к месту ее свидания с каким-нибудь унылым молокососом.

— Кеннет, ты конченый человек.

— Не беспокойся. Со мной все будет в порядке.

Воскресенье. День, предназначенный для праздности и неудач. В Дублине, этой гигантской серой ловушке, все закрыто. Жизнь продолжается своим чередом только в церквах, освященных музыкой, красными свечами и распятиями Христов. По вечерам длинные очереди мокнут под дождем возле кинотеатров.

— Я думаю, Кеннет, нет никаких препятствий к тому, чтобы ты одолжил мне два — три шиллинга с условием, что я возвращу их тебе в понедельник, ровно в три часа тридцать одну минуту. Завтра я получу чек и верну тебе долг прямо в консульстве.

— Нет.

— Два шиллинга?

— Нет, и гроша ломаного не дам.

— Шиллинг — это и есть ломаный грош.

— Черт тебя побери, не тащи меня на дно вслед за собой. Посмотри на меня. У меня даже пальцы вспотели. Оставь меня в покое. Не обрекай на погибель нас обоих.

— Не огорчайся и не принимай все так близко к сердцу.

— К сердцу? Да это дело жизни и смерти! Как ты этого не понимаешь? И мне что, петь от радости?

— Ты расстроился.

— Я не расстроился. Просто я предусмотрителен. И завтра я хочу пообедать. Ты и в самом деле думаешь, что мы получим чеки?

— В самом деле.

— Когда ты маешься дурью в этом убогом сарае и только и думаешь о том, чтобы напиться, мне противно находиться рядом с тобой. Пусть ко дну идет один из нас. Но не оба.

— Я хочу курить.

— А вот и мой автобус, я дам тебе три пенса, завтра отдашь.

— Кеннет, позволь тебе сказать, пока ты еще здесь, что ты лучший из людей.

— Не нервируй меня, если тебе не нужны три пенса, тем лучше, я возьму их обратно. Доложу еще три и куплю билет на автобус.

— Кеннет, тебе не хватает любви.

— Задницы и денег.

Автобус отходит. О’Кифи исчезает на втором этаже, за зеленой рекламой. Твое место в книге рекордов Гиннеса. Мне это доподлинно известно.

Вверх по горе. Воскресенье в пустыне Эдар. Хорошо знать старые названия. Нужно отдышаться. Последнее время меня преследует страх быть арестованным. Приближаются сзади и хватают за нарушение общественного порядка. Главное — соблюдать приличия. Не мешало бы зайти в этот магазинчик, и пусть этот славный малый продаст мне поштучно парочку сигарет.

— Славный денек, сэр.

— О, да.

— Простите меня за назойливость, сэр, но ведь вы тот новый в здешних местах джентльмен, поселившийся на самой вершине горы?

— Да.

— Я так и думал, сэр. И как вам там нравится?

— Просто великолепно.

— Вот и хорошо, сэр.

— Позвольте откланяться.

Все — то вам нужно знать. Может быть, назвать адреса и рассказать сколько раз? Хочется носить на голове мешок. Почему бы тебе не подняться ко мне и не понаблюдать, как я ем? Вскрой мои письма над паром и проследи не ношу ли я корсет. Мне нравится, когда моя жена ходит босиком. Женщинам это полезно. Говорят, это превосходное средство от фригидности. Я всей душой за то, чтобы искоренить это зло. Так приходи же подсматривать за мной через окно.

Вверх по горе. Внизу остаются «Прыжок Гаскинса», «Лисья Нора» и «Внутренности Трубача». И скала Касана — отличное местечко для морских птиц. В воздухе чувствуется тепло. О Господи, как мне это нравится. Одиночество в воскресенье. На меня смотрит кот. Нужно было запереть с ним О’Кифи. И убрать лестницу. Чтобы он отучился праздновать труса.

Подходит девушка.

— Не найдется ли у вас спичек, сэр?

— Разумеется.

Дэнджерфилд зажигает спичку и подносит ее к сигарете.

— Благодарю вас.

— Рад вам услужить в такой приятный вечер, как сегодня.

— Да, вечер приятный.

— Просто дух захватывает.

— Вы вышли погулять?

— Да, мы с подругой гуляем.

— Вокруг горы?

— Да, нам здесь нравится. Мы приехали из Дублина.

— И чем вы зарабатываете на жизнь?

— Ну, мы работаем.

— И где же?

— Мы с подругой работаем у «Джейкобса».

— На кондитерской фабрике?

— Мы наклеиваем этикетки.

— Вам это нравится?

— Да, нормально. Надоедает, правда.