Книга Голливудская трилогия. В 3 книгах. Книга 1. Торговцы грезами - Гарольд Роббинс

— Не так уж они и плохи, Джордж, — возразил я. — Я делаю тебе хорошее предложение. Крути их, где и сколько хочешь. Пятьдесят долларов в день, причем платишь только за первые десять дней и только с пятисот экранов, остальное все даром.

Джордж задумался.

Я наконец расправился с отбивной, откинулся на спинку кресла и закурил. Это было хорошее предложение. У Джорджа около девятисот кинотеатров, а это значит, что в четырехстах из них он сможет показывать фильмы бесплатно.

— Не так уж они плохи, как пишут в газетах, — снова начал я. — Я их видел и могу сказать — бывают и хуже.

— Ладно, не старайся, Джонни, — отозвался он. — Я согласен.

— И еще одно, Джордж, — сказал я. — Деньги мне нужны прямо сейчас.

Поколебавшись секунду, он ответил:

— Ладно, Джонни. Только ради тебя.

— Спасибо, Джордж. Ты меня здорово выручишь.

Официант убрал со стола. Я заказал кофе и яблочный пирог, а Джордж — черный кофе.

За десертом Джордж поинтересовался, не разговаривал ли я с Питером.

Я покачал головой и, прожевав, ответил:

— Последние шесть месяцев я его вообще не видел.

— Мне кажется, ему было бы приятно услышать твой голос.

— В таком случае он сам может позвонить, — отрезал я.

— Ты все еще злишься, Джонни?

— Да нет, — сказал я. — Просто противно. Он думает, что я из тех, кто замышляет подорвать его кинобизнес. Он их называет антисемитами.

— Но ты ведь знаешь, что он больше так не считает.

— Черт возьми! Откуда мне знать, что он считает? — спросил я. — В тот вечер, когда я ему сказал, что ему придется либо продать все, либо все потерять, он вышвырнул меня из дома. Он обвинил меня, что я шпионю на Ронсона и строю козни, чтобы разорить его. Он обвинил меня во всех своих неудачах. Его нападкам не было конца! Нет-нет, Джордж, я слишком долго все это терпел. Всему должен быть предел.

Он вытащил длинную сигару, сунул ее в рот, не сводя с меня взгляда, неспешно раскурил и затем, с удовольствием затянувшись, спросил:

— А что насчет Дорис?

— Она решила остаться со стариком, и с тех пор я о ней ничего не слышал.

Мне было больно говорить об этом. Я наделал немало глупостей, и, когда уже был уверен, что все изменится к лучшему, все изменилось к худшему.

— А что ты ждешь? — спросил Джордж. — Я ведь знаю ее. Или ты думаешь, она сбежит от старика, когда все пойдет прахом? Она слишком хорошо воспитана для этого.

По крайней мере, он ничего не сказал о моем поведении за все эти годы, и я был благодарен ему за это.

— Я не хотел, чтоб она была у него на содержании. Единственное, чего я желал — жениться на ней.

— А как бы посмотрел на это Питер?

Я ничего не ответил. Что уж тут говорить. Мы оба знали, как бы посмотрел на это Питер, но все равно мне стало грустно. Люди должны жить своей жизнью, а мы отдали большую ее часть Питеру.

Джордж махнул рукой, чтобы принесли счет, и расплатился.

На улице он повернулся ко мне и протянул руку. Ответное рукопожатие было горячим и крепким.

— Позвони ему, и вам обоим станет легче.

Я промолчал.

— И — желаю удачи! — продолжал он. — У тебя все будет хорошо. Я рад, что избрали тебя, а не Фарбера. Да и Питер, думаю, рад тоже.

Я поблагодарил его и направился к лифтам. Поднимаясь, я размышлял, позвонить Питеру или нет? Когда я достиг своего этажа, то окончательно решил послать его к черту. Если ему действительно надо поговорить со мной, пусть звонит сам.

Приемная Джейн была пуста. «Наверное, еще на обеде», — подумал я. На столе лежала новая стопка писем, которую принесли в мое отсутствие. Сверху ее прижимало пресс-папье, оно показалось мне знакомым, и я взял его в руку. Это был миниатюрный бюст Питера. Я взвесил его на ладони и уселся в кресло, не сводя с него взгляда.

Несколько лет назад Питеру пришло в голову, что его бюст станет источником вдохновения для каждого служащего, и нанял скульптора, запросившего тысячу долларов за маленькую статуэтку. Потом на каком-то заводе отлили форму, и вскоре его бюст уже красовался на каждом столе.

Скульптура подавала Питера в самом выгодном свете: волос было больше, подбородок более волевым, а нос более прямым, чем тот, которым наградила его природа. Волевой взгляд мог принадлежать кому угодно, только не ему. На основании бюста были выбиты слова: «Нет ничего невозможного для того, кто желает работать. Питер Кесслер».

Я поднялся, держа бюст в руке, подошел к стене и нажал кнопку. Дверь ванной раскрылась. Справа на стене было много маленьких полочек, и я осторожно водрузил бюст Питера на середину самой верхней, затем сделал шаг назад, чтобы полюбоваться на него.

Лицо, столь непохожее на лицо Питера, было обращено ко мне. Повернувшись, я вышел в кабинет и закрыл за собой дверь. Взяв со стола пару писем, я принялся просматривать их, но без всякого толка. Продолжая думать о Питере, о том, как он посмотрел на меня, когда я вознес его на полку в ванной, я никак не мог сосредоточиться.

Разозлившись, я встал, вновь направился в ванную и извлек оттуда бюст. Затем оглядел кабинет в поисках места, куда бы приспособить его так, чтобы он не мешал мне. Мне приглянулся камин. Там он смотрелся значительно лучше. Настолько лучше, что, кажется, готов был улыбнуться. Мне даже показалось, что я слышу его голос: «Вот так-то лучше, мой мальчик. Вот так-то лучше».

— Так ли это, старый дурак? — сказал я громко, затем улыбнулся и вернулся к столу. Теперь уже мне ничто не мешало заниматься почтой.

В три часа в мой кабинет вошел Ронсон. На его круглом упитанном лице сияла улыбка, а глаза самодовольно блестели за прямоугольными линзами очков без оправы.

— Все готово, Джонни, — произнес он своим удивительно мощным голосом.

Когда кто-либо впервые слышал его голос, то невольно поражался, как такой пухлый, упитанный человечек может обладать столь зычным командным голосом. Затем все тут же вспоминали, что это же Лоренс Г. Ронсон, а он принадлежал к тем слоям общества, где люди от рождения наделены командным голосом. Могу побиться об заклад, что когда он был младенцем, то не плакал, прося грудь у матери, а приказывал ей накормить его. А может, я ошибаюсь, и в тех самых слоях матери вообще не кормят детей грудью?

— Да, Ларри, — ответил я. Кроме голоса, мне еще кое-что в нем не нравилось: рядом с ним подсознательно хотелось говорить на правильном английском языке, что мне не всегда удавалось.

— Ну, что у тебя вышло с Паппасом? — спросил он.

«Его шпионы хорошо работают», — подумал я.

А вслух ответил:

— Все нормально. Я продал ему «дохлую десятку» за четверть миллиона долларов.