Книга Невеста моего брата - Патрик Бессон

В Риме все прошло не очень гладко. Тем не менее мой брат водил Аннабель в самые шикарные рестораны: в «Hostaria dellʼOrso di Gualtiero Marehesi», «Agata et Romeo» и даже в «Pergola». Все, что он сэкономил на отеле, он потратил за столом. Здесь он заблуждался: девушки вроде Аннабель предпочитают красивые ванные комнаты вкусным блюдам, от которых они толстеют.

Ни он, ни она не были любителями развалин. Они обходили стороной римские форумы, но посетили Колизей, так как обожали фильм «Гладиатор». Они сидели на ступеньках лестницы Тринита ди Монти. Фабьен пил пиноколада в барах на Траставере, Аннабель сидела на кока-коле лайт. Это и было причиной их первых сор: ему надоело пить одному, а ей надоело видеть его пьяным.

— Проблемы с алкоголем становится решать все сложнее и сложнее, — говорила Катрин, — в наше время женщин не смущали пьяные мужчины, а мужчины считали нормальным то, что женщины пили только воду.

С нежным взглядом Саверио поднял бокал вина за здоровье своей чуткой, все понимающей супруги. Были ли тому виной плохая погода, но Фабьен и Аннабель вернулись в Париж еще больше недовольные друг другом, чем перед отъездом. Они разбежались по своим углам: Аннабель на улицу Батиньоль, где она жила в квартире, принадлежащей ее матери, а Фабьен на свой чердак на улице Ангьен, купленный в 1993 году на половину папиной страховки на случай смерти, вторая половина которой позволила мне купить квартиру на улице Рей. После недавних успехов на экране мой брат подумывал переехать в седьмой округ Парижа или в Нейи, но опасался, что, отдалившись от народа, он утратит часть своего актерского таланта.

5 февраля 2004 года, день в день за год до рождения своего сына Тома, Аннабель оставила для меня сообщение в редакции. Я долго смотрел па клочок бумаги, на котором стажер нацарапал ее имя и номер телефона. Я не знал, что ее фамилия Баррозо. На бумаге было написано «А. Баррозо». В голове мелькнула мысль: «О чем премьер-министр Португалии хочет поговорить со мной?» Баррозо стал председателем Европейской комиссии только в середине лета, и еще мало кто из французов знал его имя (Хосе Мануэль). Это мог быть Антонио, Альберто, Анжело. Я не колебался ни минуты, настолько этот клочок бумаги, это имя и номер говорили мне и даже кричали об Аннабель.

С виду это был деловой звонок: Аннабель — независимый пресс-атташе, занималась «красивой книгой» о шоколаде и просила меня написать о ней в моей газете. Я ей объяснил, что сезон красивых книг уже прошел и сейчас в разгаре сезон скидок на них. Она сказала, что я не поддержал ее. Из чего я заключил, что она нуждалась в поддержке другого рода, и предложил ей сейчас же встретиться и что-нибудь вместе выпить. Она была занята, но была не против пообедать вместе на следующий день. Выбор ресторана она оставляла за мной. Ведь это я специалист по парижским вылазкам. Она читала мои статьи и часто соглашалась с моим мнением. За исключением нескольких баров в ее квартале: я больше любил «Местечко» (67, площадь доктора Феликс- Лоближуа), чем «Три комнаты плюс кухня» (23, ул. Шеруа), она — наоборот.

С самого начала разговора я с трудом понимал, о чем она говорила, пребывая в шоке от факта, что я говорю с ней по телефону. Эта девушка, которую я не видел уже несколько недель, но которая занимала все мои мысли, говорила со мной как со старым другом, школьным товарищем, коллегой по работе. В полном отсутствии двусмысленности нашего диалога была какая-то неясная напряженность, в которой мое желание встретилось с ее интересом ко мне. Мне было тяжело сопоставить голос Аннабель с воспоминаниями о ее лице, силуэте, что придавало еще больше нереальности нашему разговору. Она даже не побеспокоилась узнать, буду ли я свободен завтра в обед, решив, что для нее я есть и буду свободен всегда, в любое время дня и ночи, неважно какого дня и какой ночи. Я отменил свой обед и занялся поиском ресторана в 17-м округе. Бюро Аннабель находились на улице Рима. Она говорила о нем во множественном числе, но на самом деле бюро было всего одно, на чердаке дома, где жил Стефан Маларме с 1875 года до своей смерти (1898). Оно стало для меня местом паломничества, даже после того, как она его оставила, чтобы разместить свои — сейчас их у нее уже несколько, — бюро в Левалуа-Перре, на улице Камий Пелетан.

* * *

Она пришла после меня, но всего лишь одной минутой позже. Обед, запланированный по телефону, превратился в кофе, потом в чай. Она выбрала место, которое я не любил: бар «Три комнаты плюс кухня». Небо было серым и круглым от невыпавшего дождя. Аннабель была недовольна, напрасно захватив зонтик.

— Как все прошло в Риме?

— Фабьен тебе не рассказывал?

Она начала разговор с имени моего брата. Это должно было меня насторожить. Но я пропустил это мимо ушей. Мои уши были заложены, и только глаза работали. Это нормально в начале любви. В конце ее глаза закрыты, а в уши вливается поток неприязни и злобы от человека, красоту которого мы уже не замечаем.

— Нет.

— Он не переставал напиваться в стельку.

— Стресс.

— Если я его стресс, то в таком случае мне лучше уйти. Я не хочу быть причиной цирроза печени.

— Фабьен всегда много пил, даже перед тем, как познакомился с тобой. Не говоря уж об остальном.

— Я этого не заметила при нашем знакомстве.

— Ты была влюблена.

— Да, ты прав. Как я была в него влюблена! Увидев его в первый раз, я подумала: я хочу его, и он будет моим. Я пригласила его на свой день рождения через подругу, которая работает у его агента. С вечеринки мы уходили уже вдвоем.

Ее растерянный и вялый голос резал мое сердце на куски. Я представлял, во что была одета Аннабель в тот вечер, и сравнивал с тем, что она надела сегодня: брюки и свитер с воротником. Я подумал, что для того, чтобы соблазнить Фабьена, она должна была надеть вульгарную сверхкороткую юбку. Позднее, во время долгих сеансов признаний в постели, свойственных новым любовникам, она рассказала, что в свой день рождения, как и в день нашей первой встречи в «Трех комнатах плюс кухня», она была в брюках. Правда, не в тех самых, добавила она с хитрой улыбкой. И в очень сексуальной кофточке. Она никогда не носила юбку. Ей это не удавалось даже летом. Выхожу ли я в шортах на улицу? Я же не девочка. А была ли она девочкой? Или мальчиком? Нет: ни мальчиком, ни девочкой. Никто. Мне послышалось «некто». Она меня исправила: нет, «никто». Потом она хихикала, зарываясь в свою огромную, сшитую на заказ подушку, которая была ее единственной подругой.

— А сейчас?

— Я больше ничего не чувствую. Не понимаю, как я могла семь месяцев быть с этим типом. Его ничего не интересует. Я знаю, что это твой брат и что ты его любишь, но у него ветер в голове. Он думает только о себе, говорит только о себе, занимается только собой.

— Не надо было цепляться за актера.

— Я была со многими актерами, но они не были такими, как Фабьен. Во всяком случае, не все. И не настолько.

— Со многими актерами? Сколько их было.