Книга Лунный плантатор - Руслан Ходяков

Журнал распластавшийся под подошвами туфель безбилетника и ему, по-видимому, принадлежавший, назывался «People» и был открыт на странице с фотографией улыбающегося, рыжего человека чудаковатой наружности. Рядом с фотографией рыжего чудака размещалась другая — детальный снимок Луны из космоса, четко отражающий все особенности лунного рельефа. На над фотографиями нависал набранный крупным кеглем заголовок: «Thomas Moor — Landlord of the Moon». Что в переводе означает: «Томас Мур — Хозяин Луны». Но это для особо грамотных товарищей умеющих читать по-английски. Костя Пузырьков по-английски читать не умел, да и личность необелеченного пассажира сейчас занимала его гораздо больше нежели все журналы мира сваленные в одну кучу.

«Ну, ща я тебе выдам!» — злорадно подумал он, вошел в купе, и, как дух возмездия нависнув над безбилетником, гаркнул:

— Ваш билет попрошу!

Незнакомец и бровью не повел. У Кости перехватило дыхание от такой степени нахальства безбилетного пассажира.

— Эй, приятель, слышь!? Билет предъяви! — громко произнес он.

Легкая, едва уловимая, тень скользнула по лицу спящего молодого человека. Словно где-то в вышине, белоголовый орлан, реющий над горами и долами в поисках добычи на долю секунды закрыл своим крылом солнце. И все.

Этого Пузырьков вытерпеть не мог. Он склонился над незнакомцем и прошипел ему прямо в лицо:

— Госпо-о-один хорош-ш-шый! Предьяви-и-ите биле-е-ет, пож-ж-жалу-у-йста-а-а!

Молодой человек, не меняя выражения лица открыл сначала один глаз потом другой, посмотрел на Пузырькова, и закрыл глаза.

— Закусывать вам надо, товарищ, — произнес он.

«Ах тааак!» — возопила обескураженная спокойствием безбилетника душа Пузырькова.

— Да я тебя сейчас… — проговорил Костя и запнулся, потому что сходу не смог придумать — что бы такого он мог сделать с этим наглецом в рубашке и брюках отказывающимся предъявить билет, поэтому Пузырьков просто грозно лязгнул компостером над самым ухом молодого человека и добавил. — Вот!!!

— Спокойно! — произнес тот. — Не рви сердце. — Молодой человек снова открыл глаза, на этот раз оба сразу, поднял руку, вежливо отстранил от себя проводника и сел на полке. — Оно того не стоит! — добавил он и спросил Пузырькова, глядя на его массивный компостер. — Звать то тебя как, кондуктор?

— Я не кондуктор, — сказал Костя и, повинуясь просто мистической уверенности, которая исходила от молодого человека, присел на противоположную полку. — Кондуктора в трамвае. Я проводник.

— Точно, — кивнул безбилетник. — Проводник. Конечно проводник. Как я мог проводника перепутать с кондуктором! Извини, брат! Так, что? Будем знакомится?

— Будем, — послушно кивнул головой Костя. — В смысле… То есть… — Пузырькову показалось, что он упустил, что-то важное. — Я хотел сказать… Константин! — Костя положил компостер на стол рядом с туфлями и вежливо протянул незнакомцу руку.

— Родион Оболенский, — молодой человек крепко и уверенно пожал протянутую руку. — Можно просто — Родик. Говорят, меня так мама называла. Хорошая была женщина! Правда бросила меня пяти месяцев от роду в ростовском детдоме с тех пор я ее и не видел… Но я на нее не в обиде. Разве можно обижаться на свою мать? Она мне жизнь дала. Правильно? — Родик посмотрел на Пузырькова умными серыми глазами.

— Конечно, — кивнул Костя. — Святое дело. На мать обижаться — грех. Как можно.

— А вот папа мой был…

— Турецкоподданый? — почему-то спросил Костя.

— Нет, — Родион пожал плечами. — Почему? Папа мой был профессор ботаники. Обычный совейский интеллигент. Жена, двое детей. Я третий, незаконнорожденный.

— То есть как? — спросил Костя.

— Очень просто. Моя незабвенная мамочка в далеком шестьдесят восьмом году училась в ростовском лесотехническом институте, где мой папочка читал свою ботанику. Много позже я побывал в Ростове и обнаружил в архиве этого института ведомость, где напротив предмета «ботаника», после имени и фамилии моей матери, стоит краткое слово «зачет», далее число и размашистая подпись моего папаши. Причем вторую гласную в слове «зачет» можно читать и как «е» и как «а». Я не удержался и дописал в эту графу свое имя. Получилось: Анастасия Оболенская, ботаника, двадцать восьмое, сентября шестьдесят восьмого года, зачат Родион Оболенский, точка. И подпись: Профессор, Никадим Плотников — мой папашка значит. Вот так вот, Костя, и появился на свет ваш покорный слуга. Мамина «зачатная», пардон, зачетная книжка послужила мне пропуском в этот мир, пусть не самый совершенный, но самый забавный!

Тут Родик допустил ошибку. Слово «пропуск» подействовал на Пузырькова как щелочек пальцев гипнотизера на человека пребывающего в гипнотическом трансе. Пузырьков неожиданно вспомнил для чего он приставлен к своему тринадцатому плацкартному вагону.

— А билет? — выпалил он и его рука рефлекторно потянулась к лежащему на столике компостеру.

— Что, билет? — Родик как ни в чем небывало посмотрел на проводника. — Какой билет?

— Как, какой билет? — Костя взял со стола компостер и ехидно помахал ими перед лицом Родика. — Такой билет! Твой билет! Подтверждающий твое право на проезд в моем вагоне!

— Ах, билееет! — Родион улыбнулся и стал хлопать себя по нагрудным карманам рубашки, бросая по сторонам взгляды, словно его билет лежит где-то на видном месте. — Сейчас, мастер, все будет! Что я не понимаю, что ли? У тебя своя служба, у меня… — взгляд Родика вдруг остановился на собственных носках. — Фиуууу! — присвистнул он. — Вот это да! — Родик протянул руку и потрогал большой палец правой ноги кончик которого проглядывал в самую что ни на есть банальную дырку.

Глава третья

В которой на том самом блюдечко с голубой каемочкой, купюры превращаются в оберточную бумагу, а рубли и доллары в лунные камушки

И тут Родион Оболенский произнес просто монументальную фразу, можно сказать — квинтэссенцию житейской мудрости закоренелого холостяка:

— В жизни каждого мужчины наступает время когда чистые носки проще купить, чем постирать!

С этими словами он взял с полки кейс, который до этого служил ему подушкой положил его на колени, бодренько так щелкнул замочками и откинул крышку.

— Где-то у меня была еще запасная пара носков, — пробормотал Родик глядя в чемоданчик. — Где-то была… Где-то здесь…

С легким, приятным, хлопком на стол купе, рядом с парой превосходных, лакированных туфлей упала плотненькая, похожая на карточную колоду пачка новехоньких пятисот рублевок перетянутых банковской лентой. Следом еще одна… И еще… И еще…

Несметные, с точки зрения Пузырькова, богатства как из рога изобилия сыпались на обычный железнодорожный столик. Так чувствует себя экскурсант попавший на экскурсию в знаменитый форд Нокс, где штабеля золотых кирпичей высятся до потолка огромного хранилища, напоминая людям о бренности всего земного, и о том, что золото всего лишь строительный материал из которого можно соорудить что угодно, хоть будку летнего сортира.