Книга Тайная вечеря - Павел Хюлле

Когда я открыл глаза, смеркалось. Я увидел пролом в каменной ограде ботанического сада — широкий, в форме большой буквы U. По другой стороне аллеи Диоклетиана медленно ехал бронетранспортер. Сноп света от фары-искателя скользнул по газону. Я услышал крики. Машина остановилась, ко мне подошли два солдата. Я не мог выдавить ни слова. Хотя они в меня целились, я не спеша полез во внутренний карман пиджаказа своим старым журналистским удостоверением. Один солдат пнул меня в бок. Второй не переставая что-то орал — я не понимал ни слова. Наконец мне удалось вытащить размокший картонный прямоугольничек. Это был билет на фуникулер, в вагончике которого я спустился с холма Пророков в старый город. Солдаты поставили меня к стене, заставили сцепить руки на затылке и стали совещаться с начальником патруля. Только тогда я сказал по-английски:

— Хотите меня пристрелить? Я здесь оказался случайно, за минуту до того, как в ограду попал снаряд. Живу я в верхнем городе, над кафе «Хиллель».

Солдаты разъярились. Но их командир вызвал по телефону полицейскую машину, в которой мне учинили короткий допрос. Потом позвонили владельцу дома и спросили, подтверждает ли он личность своего жильца. Он подтвердил. Мы ехали по лабиринту портовых улиц, между разбитыми баррикадами, среди горящих автомобилей, свалок и складов.

— Надеешься, отвезем тебя домой? — спросил сержант. — А в отель «Риги» не желаешь?

Полицейские смеялись недолго. С поперечной улицы выскочил мотоциклист. Лицо у него было закрыто маской, на плече висел автомат Калашникова. Прежде чем водитель сумел выполнить хоть какой-нибудь маневр, мотоциклист кинул в капот бутылку с коктейлем Молотова. И лихо отъехал на одном колесе, а когда мы выскакивали из машины, из-за угла дома открыл по нам огонь. Пока не смолкли выстрелы, я лежал на мостовой. Потом медленно брел вдоль какого-то здания. Ни один из полицейских не поднялся с земли и не погнался за мной. Я совершенно потерял ориентацию, хотя бывал в этом районе не один раз. Знакомый перекресток, на котором я узнавал табачную лавку или продовольственный магазин оказывался лишь похожим на тот, который мне запомнился. Так я кружил невесть сколько, пару раз возвращался туда, где уже был пятнадцать минут назад, и в конце концов, обессилев, сел на тротуар, прислонившись спиной к пустому мусорному баку. Ни проносящиеся по улице мотоциклы, ни бронетранспортеры меня не пугали. Я решил просидеть тут до утра, а потом отыскать путь в нижний город. Выбраться из этого лабиринта при свете дня.

Сон меня не сморил. Вероятно, поэтому спустя некоторое время я узнал дом на противоположной стороне улицы. Я был в нем только однажды — когда с рекомендательным письмом, волнуясь, пришел к Аристону. Отделяющие меня от дома каких-то полсотни метров проковылял с трудом — левая щиколотка сильно распухла. Домофон был вырван, подъезд не заперт, лестница внутри не освещена. Я постучался в дверь на втором этаже. Аристон не ответил, и я повернул ручку. Длинная прихожая, где он меня когда-то принял, была совершенно пуста. Спальня — как, впрочем, и кабинет — представляла собой жалкое зрелище. Узкая кровать, маленький книжный шкаф, рабочий стол — вот и все, если не считать разбросанной там и сям на стульях и табуретках одежды. В кухне стоял старый буфет, похожий на те, что производились в нашей стране в шестидесятые годы прошлого века. Только включив свет, я заметил неплотно закрытую дверь в кладовку. На бельевой веревке, привязанной к потолочной балке, висел Аристон. Я вернулся в кухню. В поисках ножа открыл первый попавшийся ящик буфета. И тут зазвонил телефон. Я долго искал аппарат. Наконец нашел — он был спрятан в спальне под кроватью. Я поднял трубку и услышал твой голос.

Выглядело это примерно так: я уже встал и с трубкой в руке кружил по кухне, собираясь сварить кофе. Твои слова доносились издалека, я смотрел в окно на пару кошек, рыжую и черную, бегущих друг за дружкой по глубокому снегу, но, признаться, ни то, что я видел за окном, ни то, что говорила ты, не доходило до меня — я еще оставался в мире абсурдного сна. Что я мог ответить на твои вопросы о картине Матеуша? Об академиках, критиках или авангардиках? Какое мне сейчас было дело до Монсиньоре или высказываний помощника архиепископа? До негодующих воплей, доносов, склок и афер? Я не мог собраться с мыслями, словно еще связанный невидимой нитью с тем, что пережил там, по другую сторону сознания. Кто такой Юсуф? Откуда взялся в моем сне Аристон? Что это за город, по которому я бродил? Никогда еще сны не повергали меня в такое смятение… Больше того: признаться, мной овладело ощущение, будто я могу в любом месте и в любую минуту перейти границу, за которой предметы, люди, события обретают необычную форму, складываются в непривычный узор. У меня не было желания разговаривать, и ты, кажется, обиделась. Теперь, когда я пишу эту хронику, ничего подобного я не испытываю, хотя, как сказал Мрожек, увидел не то, что хотел, а то, что должен был увидеть.

Глава II,

или Что предшествовало нашему первому разговору с Матеушем о Евхаристии в крайне неподходящих, если не сказать оскорбительных для этических норм и слуха обстоятельствах

Да, конечно, я был в Иерусалиме: именно поэтому кое-какие детали сна, который я тебе описал, столь достоверны. Вид с Масличной горы на высохшее русло Кедрона и высящиеся за ним стены и ворота старого города — можно сказать, реминисценция картины, которой я восхищался, опершись на каменную ограду обзорной площадки. В армянском квартале я сфотографировал мальчиков, играющих в мяч. В базилике Гроба Господня попал как раз на коптское богослужение. За несколько дней до моего приезда палестинцы взорвали два набитых пассажирами автобуса. На улице Хиллель в одноименном кафе я пил охлажденное белое вино.

Некоторые детали сна я вполне мог позаимствовать из других городов. Канатная дорога, по которой я спускался, родом из Будапешта: вагончики фуникулера — так называемого sikly — с тамошней площади Кларка ползут круто вверх, к королевскому дворцу на Замковом холме, откуда открывается изумительный вид на Дунай, Пешт, здание парламента и старейший в городе Цепной мост — Széchenyi Lánchid. Ботанический сад поразительно похож на загребский, хоть в нем и не растут ближневосточные терпентинные деревья. Однако не все так просто: площадь, адмиралтейство, реку, порт трудно с чем-либо связать, реальных образцов для них не нашлось, по крайней мере в моем багаже. Альбом из Александрии, который я специально ради этого просмотрел, не дал ответа, так же как и папки с великолепными рисунками Давида Робертса[2], сделанными в XIX веке.

Ты скажешь, в этом нет ничего удивительного, поскольку логика сновидений необъяснима… И верно: например, Гефсиманский храм у подножья Масличной горы превратился в этой истории (не знаю, можно ли так назвать мой сон) в коптский монастырь, который — во всяком случае в Иерусалиме — расположен совсем в другом месте. Ты спросишь: ну и что с того? Да ничего, я только хочу, чтобы ты знала, сколько я затратил труда, сколько ломал голову, пытаясь самому себе объяснить то, чего, быть может, объяснять и не следует.