Книга Богиня Парка - Людмила Петрушевская

А осенью Горилла исчез. И надпись у его подъезда «Горилла больной», вырезанная гвоздем по штукатурке, пережила его и еще долго виднелась, постепенно съедаемая городскими дождями, ветрами и снегами. Горилла где-то нашел какой-то агрегат, носился с ним, приволок его домой, испытывал, затем заболел, пошел по больницам.

Как многие предприимчивые, резвые мальчишки, которым судьба все пробовать, взрывать, находить, бросать в костер и преследовать, догонять и отбирать, разнимать на части, уничтожать, вечный Горилла, — он так и остался там, в своем детстве. Девочка горько плакала, глядя из окна вниз, где стоял маленький автобус, а Горилла, окруженный людьми, лежал под снегом, смуглый, худой, в своем сером костюмчике, в белых простынях, в гробу на табуретках, руки сложены как у взрослого, Горилла, Горилла.

История страха

История страха, взаимного страха матери и сына возникла не на пустом месте. Для этого понадобился тот пустой первый брак, от которого и родился данный ребенок, и понадобился и второй брак, муж в котором представлял собой дипломата в будущем, а пока что только переводчика с двух языков, парнишка был осторожный и талантливый, что пока не проявлялось, но проявилось: был взят за границу представителем крупного чего-то (сталь и чугун, к примеру) и с осторожностью поехал, а сына от чужого брака рекомендовал оставить (решительно), так как много воды утекло с момента женитьбы и чужому сыну было уже сколько-то лет, серьезная учеба в супершколе (опять-таки языки и математика), при этом не сирота, имеется бабушка и большая квартира, все как положено.

Мальчик впервые стал жить без матери, и, забегая вперед, скажем, что навсегда. Мальчик был как мальчик, любящий сын и внук, способный, ленивый и с хитрецой, кудрявый, красивый, в общем все как положено, чтобы сердце матери щемило от тоски — но другие горизонты открывались перед нею, она спешила к новой жизни за границей.

Теперь возьмем эту мать ребенка и тут же оставим в покое, не будем осуждать, так как многие жены дипломатов и таких вот торговых представителей покидали своих подросших детей, брать их можно было только (допустим) до шестого класса. Причем каждый раз такие матери хорошо думали и о будущем, что это полезно также для ребенка, когда семья будет иметь положение за границей, это сулит большие деньги тем же детям. Что говорить!

Тем не менее, осторожный и талантливый супруг, путем экономии и, быть может, хорошо скрытых от родины подарков при сделках, скопил денег и купил дом, немаленький по нашим меркам, но дешевый домишко в пригороде большого европейского города, где и столица рядом, и в то же время чистый воздух и тишина, вдали виллы, луга, быстротекущие реки и замкнутые аборигены, а в данном месте неподалеку еще и арабские кварталы, что существенно, опять таки, снизило цену дома.

Однако перед этим муж, осторожный и талантливый, распрощался со своим чугунным хозяином и со страной Россией и перешел в другую, теперь уже местную, фирму, таким же организатором и переводчиком, каким был перед тем в русском представительстве, но причем теперь он представлял уже интересы резко другой стороны, то есть иностранной державы, являя собой блестящий пример местного покупателя чугуна, прекрасно знающего, где что плохо лежит на родной сторонке и кого надо и можно денежно подбадривать, как в свое время подбадривал его тот иностранец, чье место он затем занял, поначалу с меньшей зарплатой, чем у старого барана, но потом с гораздо большей — за хорошие результаты и за то, что имел домашние заготовки, то есть не все связи продавал барану, не во всем предал родину. Их теперь, эти связи, он и раскрутил. Его быстро повысили.

Он был ценный кадр — шпион-перебежчик, что-то в этом роде, двойной агент, принесший с собой все адреса явок, все имена! Блестящее знание языков, говорил без акцента, блестящее знание слабостей и щелей своей бедной вороватой родины, через которые щели можно воздействовать и загребать, загребать, загребать чугун и сталь, пока там, на глупой родине, директора не платят рабочим, а те питаются картошкой с участков и растят детей на маргарине и кислой капусте.

Однако вернемся к главному и невидимому персонажу, к тому самому, оставленному в свое время на глупой родине ребенку мальчику, которого его неродной теперь уже зарубежный отец не желал принимать категорически и ни в каком виде, и даже на каникулы, такое было жесткое требование: нет!

Достаточно, что им с бабушкой было посылаемо.

Настал момент, когда вдруг на этого мальчика (кто он был в тот период, студент или уже аспирант, неизвестно, время летит), на этого Леньку пошла тяжелая артиллерия в виде приехавшей мамы.

Она появилась с подарочками, проночевала, утром прошлась по родительской квартире (протечки, щели, стены, а пол!) и забастовала на этом. Как вы живете! Немедленно ремонт! Евроремонт квартиры! Так! Бабушку мы берем к себе. Ленька, пока что снимешь квартиру, деньги будем присылать. Да я сама тебе сниму. Ремонт с перепланировкой это год минимум, и все должны уехать из квартиры, так сказал прораб.

Никакие попытки уцепиться, укрыться, уйти от разговора, от разрушаемых стен не были приняты во внимание.

Что тебе надо, не хочешь чтобы я сняла тебе, снимай сам. Вот деньги!

В довольно резкой форме произошел этот разговор, даже монолог. Ленька молчал, по-дурацки улыбался и пялился в компьютер.

Денег он не взял и исчез еще до того, как мама, зажав старенькой бабе с ее робкими возражениями пасть, начала срочно продавать антиквариат.

Все щелястое, хромое, разваленное отвезла на Девичье поле, в одну лавочку, в подвал, все эти шкафы и комоды красного дерева, кресла и этажерочки, все что мамаша прикопила за годы своего небедного житья (муж бас, сама балетная) — все было спущено с лестницы под предлогом реставрации (мебель, действительно, скрипела и покачивалась при использовании).

Старушку, все еще красавицу, хотя и глуховатую (мало что понимала в диких воплях дочери и переспрашивала), вечно безропотную, хотя и с вытаращенными глазками, решительная дочь повела за собой громкими в крик обещаниями, что скоро она, балетная бабушка, вернется в свою новую, отремонтированную до блеска европейскую квартиру, а пока что ты поедешь во Флоренцию («Че?»), — крик: «Во Францию!!! — («Ку-да?») — крик: «В Лондон!!!» — (глухой ропот: «А Ленечка?») — крик: «И Ленечка твой приедет!!!..», (глухой вопль: «А Ленечка-то? Где он?») — ясный, четкий вопль в ответ: «Он приедет, ясно тебе (тихо), тетеря такая», — (опять свое: «А Ленечка где?») — нетерпеливый крик: «Глухая совсем, что ли!!!»

Дело в том, что Ленечка действительно исчез. Тихий, кудрявый. Небольшого роста молодой человек. Тихий, как тот первый муж, который тоже после нескольких месяцев домашних криков тестя-громовержца, баса-профундо (а кто засел опять навсегда в сортире? А в ванную не взойти и т. д.), вдруг этот тихий муж исчез с вещами на выход. Сам ушел, раньше чем попросили.

Так что кудрявый, умный и смешливый Ленечка растворился в едком растворе, называемом народ, а мама его увезла свою мамашу в прекрасную зарубежную страну, как и было задумано в этой семье, в этом союзе двух переводчиков. Кое-что из украшений и картин было транспортировано за рубеж, но весь старушечий хлам (перчаточки, туфельки, послевоенные сумки, конверты с письмами, шубки, помятые как бумажные цветы старые штопаные балеринские пачки, стопка новых слежавшихся балеток и т. д.) — все ушло в мусорные контейнеры тем людям, которых можно назвать городским кишечником.