Книга Гибрид - Игорь Беляев

— Побожись, гад!

— Во! Етитская сила. Провалиться мне на веки вечные!

Значит, правда.

Вот живешь на свете и ничего не знаешь. Они нарочно это скрывают. Детям — ничего нельзя. Взрослым — все можно. Вот они нам голову и морочат.

Буза какая-то! Ну что бы я делал, если бы не Мишка?

И я стал потихоньку про себя выпытывать. Сначала раскололась моя папина бабушка.

Оказывается, я родился случайно. Просто маме подвернулся папа. А папа подвернулся тоже случайно.

Сперва папиного дедушку объявили «лишенцем». И папа тоже сразу стал «никудышным». Тогда его отправили «на кулички», к чертовой матери.

А мама туда сама поехала, потому что у нее не было профсоюзного билета. Без билета, ясное дело, ее никто не брал на работу.

Билета у мамы не было, потому что она играла своего Рахманинова и ни о чем серьезном не думала.

Вот когда она кончила свою консерваторию и лучше всех сыграла концерт, тут все и открылось. Надо было больше думать про билет, а не про музыку. А моя мама играла на своем рояле и газет не читала. Откуда же она могла знать, что кругом делается?

На счастье подвернулась тетя Муся из оперетты. Она взяла маму с собой в тьмутаракань на гастроли.

В этой тьмутаракани папа мою маму и подцепил. Торчал как пень за кулисами и глаз от мамы оторвать не мог.

А в Москву он дал телеграмму моей бабушке: «У меня все по-старому. Только я женился».

Бабушка Адельсидоровна схватилась за голову. Но было уже поздно.

Мама вернулась в Москву.

И тут я родился.

На Арбате, у Грауэрмана. Вон он и сейчас торчит на Арбате!

Как хорошо все вышло! И папу вовремя послали к «чертовой матери». И мама за билетом в тьмутаракань не зря поехала. А по-другому — меня бы совсем не было.

В Сокольниках я сплю фактицки под роялем. Вечерами мама играет своего Шопена или своего Рахманинова. Не каждый день, а когда у нее есть настроение.

Та-та тарам-там, та-та-та-та тарам-там.

Я лежу с закрытыми глазами. А потом улетаю. По-правдашнему. Как змей.

А на Никицкой у нас есть радиво. Прямо над кроватью висит бумажная тарелка. Она сама поет и разговаривает. Там такая пуговка есть. И ее можно подкручивать. Хочешь — громчее. Хочешь — потише.

Теперь мы знаем, что кругом делается.

И если завтра будет война — мы сразу услышим.

Только оно хрипит как-то.

Но это не я в него мячиком запулил!

А бабушка говорит, что радива раньше совсем не было. Ни у кого. Даже у дяди Жоржа.

Дядя Жорж

Дядя Жорж живет на Никицкой, где бабушка. Даже в том же подъезде. На первом этаже. Только в другой квартире. Бабушкины окна — сюда от парадного. А дяди-Жоржины — туда.

Тетя Галя говорит, что от этой революции все в нашей семье потерялись. Кроме бабушки. Бабушка не потерялась, потому что у нее на руках была семья. А дядя Жорж тоже сначала потерялся, а потом нашелся. Он стал делать детские игрушки. А когда запретили делать игрушки, пошел на завод и стал делать пластмассу.

— Скоро дедушкин фарфоровый сервиз можно будет выбросить на помойку. Теперь все будет только из пластмассы, — говорит дядя Жорж.

Но, по-моему, никто не собирается выбрасывать дедушкин сервиз на помойку.

Его достает бабушка из шкапа по большим праздникам.

На Рождество, на Пасху, ну и на бабушкин день рождения.

— Почему вы в партию не вступаете, если вы такой идейный, — хихикает дядя Сережа.

А дядя Жорж сразу отбрил дядю Сережу:

— Лучше быть беспартийным большевиком, чем партийным карьеристом.

Я ничего не понял. А все засмеялись — какой наш дядя Жорж умный.

Про дядю Жоржа теперь говорят, что он у нас «беспартийный большевик». А большевик — это значит больше всех.

Дядя Жорж за столом всегда борется с мещанством. А мы сидим и его слушаем.

— Народ говорит — война скоро будет. Как его называется, уж больно грибов много было, по осени, — замечает бабушка.

Дядя Жорж сразу сердится:

— Много твой народ знает! Сорока ему на хвосте принесла. Нечего чепуху молоть. Работали бы лучше! Вот немцы.

Тут дядя Жорж садится на своего конька и говорит без конца.

— При царе все-таки и пили меньше. И жили лучше, — вставляет кто-нибудь.

Тут уж дядя Жорж совсем распаляется.

— Это при Николае Кровавом лучше жили?!

— А товарищ Сталин? Чем не царь?

Тут все смотрят на окно — закрыта ли форточка.

Потому что мы ведь живем на первом этаже. И про это надо говорить только тихо, при закрытой форточке. А лучше — вообще помалкивать, как сказала тетя Муся.

Когда дядя Жорж нашелся после революции, он сразу же поженился на тете Мусе.

А тетя Муся — врач. Но никого она не лечит, хотя у нее тоже есть белый халат. А ходит на помойки и ругается. Потому что везде одна грязь.

Дворничиха сказала, что тетя Муся чистая «иврейка». И хорошо хоть у них нет детей. Я тоже думаю, что хорошо. Из-за этого они и меня любят. Им ведь больше любить некого.

Тетя Муся сказала, я сам слышал, нельзя заводить детей в такое время.

А у Дворничихи скоро будет еще ребенок. Ей все равно, какое время.

Один раз дядя Жорж разрешил мне поиграть в свои игрушки.

Вот здорово!

У него машинки и железная дорога, которая ездит сама от электричества. Но они все хранятся в подвале, под дяди-Жоржиным окном.

— Там они будут лежать до лучших времен, — говорит Аня, — пока не заржавеют.

Дядя Жорж и тетя Муся мне никаких подарков не дарят. Может быть, потому, что у них нет денег. А может, они просто не хотят показывать, что меня любят.

Дядя Жорж никому ничего не показывает. У него такой характер. В бабушкину маму. А бабушкина мама училась в институте благородных девиц. И была первой ученицей. Еще при «царе Горохе». И фамилия у нее была «фон Россиус». Это я как-то нечаянно подслушал.

Дома у дяди Жоржа — только новые вещи. Которые нельзя трогать грязными руками. А у бабушки, он говорит, одно старье. Из нафталина. И давно пора все сундуки выбросить на помойку.

Бабушка сказала: пусть он распоряжается у себя в квартире. И то, что в сундуках, еще пригодится. Никто не знает, какая у нас будет жизнь завтра.

А дядя Жорж знает, какая будет жизнь. Потому что он читает газету и слушает радиво.

И радиво у дяди Жоржа не такое, как у нас с бабушкой — тарелка с дыркой. А настоящий приемник. По нему даже заграницу можно поймать. Но я заграницу не люблю. Я люблю сказки и вообще детские передачи.