Книга Шаль - Синтия Озик

— Как вас зовут? — спросил ее собеседник.

— Люблин Роза.

— Приятно познакомиться, — сказал он. — Только почему в обратном порядке? Я что, анкета? Что ж, хорошо. Вы подаете, я принимаю. — Он перехватил у нее тележку. — Где бы вы ни жили, я все равно как раз туда иду.

— Вы забыли забрать свое белье, — сказала Роза.

— Я постирал его позавчера.

— Тогда зачем вы сюда пришли?

— Обожаю природу. Люблю шум водопада. Люблю посидеть и почитать газету в прохладе.

— Рассказывайте! — фыркнула Роза.

— Ну хорошо, я хожу сюда общаться с дамами. Скажите, вы любите концерты?

— Я люблю свою комнату, больше ничего.

— Дама желает быть отшельницей!

— У меня свои невзгоды, — сказала Роза.

— Так поделитесь ими со мной.

По улице она брела за ним молча — послушно, как телок. Туфли старые — надо было надеть те, другие. Солнцепек обволакивал — словно тек расплавленным медом на макушку, одна капля — хорошо, а в потоке тонешь. Она была рада, что хоть тележку кто-то катит.

— У вас предубеждение против незнакомцев — не хотите с ними разговаривать? Если я называю свое имя, я уже больше не незнакомец. Я Саймон Перски. Троюродный брат Шимона Переса[5], израильского политика. У меня много разных знаменитых родственников, семье есть чем гордиться. Вы слыхали про Бетти Бэколл[6], кинозвезду, на которой женился Хамфри Богарт, — она ведь еврейская девушка? Она тоже моя дальняя родственница. Я мог бы рассказать вам историю всей моей жизни, начиная с Варшавы. Вообще-то, я родился не в Варшаве, а в городишке в нескольких километрах от нее. В Варшаве у меня были дядья.

— Ваша Варшава — не моя Варшава, — повторила Роза.

Он остановил тележку.

— Это что такое? Песня из одного припева? Думаете, я не понимаю про разницу между поколениями? Мне семьдесят один, а вы, вы просто девчонка.

— Пятьдесят восемь. — Хотя в газетах, где рассказывали, как она разгромила свою лавку, написали пятьдесят девять. А все Стелла, ее вина, ее злая воля, арифметика Ангела Смерти.

— Вот видите! Я же говорил — девчонка!

— Я из образованной семьи.

— Ваш английский ничуть не лучше, чем у других беженцев.

— С чего мне учить английский? Я его не выбирала и никакого отношения к нему не имею.

— Нельзя жить прошлым, — наставительно сообщил он. Снова заскрипели колеса тележки. Роза шла как телок. Подошли к кафе самообслуживания. Оттуда разносились, точно их насосом выкачивали, запахи баклажанов, жареной картошки, грибов. Роза прочитала вывеску:

Кошерная комея Коллинза

На тарелке — как на картинке

Вспомнишь о Нью-Йорке и о чудной маминой стряпне;

Восхитительные яства: амброзия и ностальгия

Работает кондиционер

— Я знаком с хозяином, — сказал Перски. — Заядлый книгочей. Чаю хотите?

— Чаю?

— Только не со льдом. Чем горячей, тем лучше. Закон физиологии. Зайдите, остудитесь. У вас лицо пылает, честное слово.

Роза посмотрелась в витрину. Пряди волос, выбившиеся из пучка, свисали до плеч. В витрине отражалась старая потрепанная птица с обвисшими перьями. Тощая — аист. На платье не хватало пуговицы, но, может, этот срам прикрывала пряжка ремня. Да плевать. Вспомнила про свою комнату, кровать, радио. Разговоров она терпеть не могла.

— Мне пора, — сказала она.

— У вас встреча?

— Нет.

— Тогда пусть у вас будет встреча с Перски. Идемте, сначала чаю выпьем. Если возьмете со льдом, совершите ошибку.

Они вошли, выбрали крохотный столик в углу — липкий круг на шаткой пластиковой ножке.

— Садитесь, я принесу, — сказал Перски.

Она, задыхаясь, села. Кругом позвякивали ножи с вилками. Одно старичье собралось. Словно в столовой санатория. У каждого палка, спина колесом, акриловые зубы, туфли специально для подагрических ног. В вырезах и распахнутых воротах крапчатая кожа, устрашающие ключицы, морщины над сникшими грудями. Кондиционер работал слишком рьяно; она чувствовала, как прохладный пот струится вниз, от шеи, по позвоночнику, к копчику. Она боялась пошевелиться; у стула была плетеная спинка и черное пластиковое сиденье. Хоть одно движение, и поползет старушечий запах — мочи, соленого пота, усталости. Одышка прошла, теперь била дрожь. Да плевать мне. Я ко всему привыкла. Флорида, Нью-Йорк — какая разница? Но все-таки вытащила две шпильки, подхватила выбившиеся пряди, засунула их в седой пучок и пригвоздила. У нее не было ни зеркала, ни расчески, ни сумочки, даже носового платка не было. Только бумажный — за рукавом, и несколько монет в кармане платья.

— Я просто в прачечную вышла, — сказала она, когда Перски, охнув, поставил на стол груженый поднос: две чашки чаю, блюдечко с порезанным лимоном, салат с баклажанами, хлеб на вроде бы деревянном, а на самом деле пластиковом блюде, еще одно пластиковое блюдечко со слоеными пирожками. — Наверное, не хватит денег расплатиться.

— Не беспокойтесь, вы пришли с богатым, отошедшим от дел налогоплательщиком. Я человек состоятельный. Когда я получаю социальное пособие, это для меня тьфу.

— А чем вы занимались?

— Да тем, что, гляжу, вы потеряли. Я про ту, на поясе. Пуговицами занимался. Обидно. Такую трудно подобрать: что до меня, так мы их уже лет десять не выпускаем. Плетеные пуговицы вышли из моды.

— Пуговицами? — сказала Роза.

— Пуговицами, пряжками, булавками, прочей галантереей. Фабрика была. Я думал, дело продолжит сын, но он не того хотел. Он философ, вот и стал лодырем. Избыток образования делает из людей дураков. Больно об этом говорить, но из-за него я вынужден был все продать. А девочки, что старшей хотелось, то и младшей. Старшая нашла юриста, ну и младшая туда же. У одного из моих зятьев свой бизнес — налогами занимается, а второй молодой, все еще на Уолл-стрит.

— Милая семейка, — буркнула Роза.

— В лодыре милого мало. Вы пейте, пока горячий. Иначе обмен веществ не пойдет. Любите баклажаны с хлебом с маслом? Не беспокойтесь, фигура вам позволяет. Скажите, вы одна живете?

— Сама по себе, — сказала Роза и опустила язык в чай. Стало горячо до слез.

— Моему сыну за тридцать, я все еще ему помогаю.

— Моей племяннице сорок девять, не замужем, помогает мне.