Книга Нет кармана у Бога - Григорий Ряжский

А дел всего-то — случайно пролистнул, настраиваясь на работу, с утра после Инуськиной диетической пшёнки с соевым соусом, на трёхпроцентном молоке пополам с водой и наткнулся. На вчерашний диалог, ну да, тот самый, пронзительно талантливо выписанный. А наткнувшись, ужаснулся.

В такие минуты я страшно злился, отшвыривал работу и сразу снова шёл на кухню, дико орал на любимую жену, чтобы оставила меня одного, да, именно так, тут же, на кухне, да, после завтрака, нет, она не ошибается, да, я хочу есть — жрать точнее, потому что мне надоела эта бессмысленная каша, от неё у меня вечный заворот кишок, глисты, метеоризм и полная непроходимость, и я хочу — слышишь? — пожрать чего-нибудь нормального вместо этой пустой и несладкой каши, чтобы успокоиться. Затем, сунув в рот что повкусней из недиетического параграфа, предпринимал жалкие попытки успокоить себя, говоря, мол, да не психуй ты так, Митя Бург, какая разница, в конце концов, что будет у тебя на выходе, какого цвета, запаха, вкуса, какого удельного веса. Главное, ты же точно знаешь, что если уж по большому-то счёту мерить, то обязательно, как ни крути, как ни пытайся вывернуться, выйдет говно очередное, пустоцвет — как ни маскируйся, как ни продавайся и как ни покупайся, чёрт бы вас всех подрал!

Да, отвечал Митя себе, говно получится по-любому, к гадалке не ходи, но ведь это знаю только я, верно? И очень надеюсь, что никто больше, включая самого начальника всех яиц, за которые, хватанув однажды, так и держусь по сей день. Но он же сам-то при этом тоже ни гугу — сидит себе согласным молчком, в ус не дует, кару не насылает со своей несталинской высотки. Да что он? Инуська, даже Инуська моя славная не ведает. Потому что она могла бы, само собой, и догадаться, и определиться в категориях, но ей мешает любовь ко мне, чистая и честная. И вера в меня, литератора-неудачника с успешной творческой биографией. И как я должен после этого пытаться сделать мою женщину счастливой, после всей этой хрени, настуканной двумя указательными пальцами?

Так вот, снова о нас, обо мне и Инке, и о чуде, случившемся, вернее, припозднившемся на годы ожиданий нашего сына, но всё же состоявшемся, хотя и на чужой земле. Достарался Митенька Бург, добился своего. Вспоминается тот день, в первый наш гоанский визит, когда объявился сумасшедший закат, а потом было полное затмение, лунное, а мы об этом ещё не знали и были уже вне пляжа. Я гонял наглую одноглазую орехомордую обезьяну, не дававшую продохнуть последние недели, а Инка в тот момент варила нам мидии на газу. Тогда и началось затмение. Чёрное, страшное, нежданное. Вокруг нас внезапно погас ещё не умерший день, до срока, до привычного природного расклада вещей, и навалилась темь, словно дежуривший в тот день местный Шива разом выключил рубильник, отвечающий за территорию бывших португалов. Мы посмотрели друг на друга, синхронно помолчали, а потом Инка подвернула газ, взяла меня за руку и таинственно произнесла:

— Пошли.

Мидии тогда мы упустили, переварили, доведя до несъедобной жёсткости. Пришлось вывалить их хозяйским свиньям, весь килограмм плюс специи. Но зато — я это знал точно — наш мальчик родился именно в этот день. Зачался. Стартовал. Позднее всё подтвердилось простым расчётом — так и было, спасибо божественному индийскому затмению. Тогда-то, в благодарность неизвестным местным силам, мы, не сговариваясь, и решили рожать там же, под этими благословенными небесами, на этой счастливой, приветливой и, как видно, неслабо намоленной земле.

Ника в тот, первый наш приезд была с нами, мы прихватили её с собой на короткий каникулярный отрезок школьного января, чтобы потом отправить домой с нашими друзьями, а самим ещё пробыть до февраля. Инка в тот год ещё преподавала в Гнесинке инструмент, но ей удалось договориться насчёт своего возвращения к занятиям с некоторым опозданием против расписания.

— А вообще-то, пора давно завязывать с этой музыкой, родная, — высказался я как-то после того, как надёжно подтвердилось наличие человеческого плода в Инкином животе уже в Москве. — У нас с тобой теперь собственный оркестр намечается. Своя маленькая Гнесинка будет. Ты согласна?

— Соглашусь после того, как рожу тебе сына, — не задумываясь, отреагировала жена. — Давай не будем загадывать, ладно? Дурная же примета, Митенька, сам знаешь.

Разговор услышала дочь и предприимчиво влезла с предложением:

— Между прочим, оркестр — это когда трое и больше. А нас всего-то будет два. Даже ноты некому перевернуть.

Мы удивлённо переглянулись.

— Никусь, а ты понимаешь, что это уже и так чудо, если у тебя родится брат, когда твоя мама уже практически в возрасте маленькой бабушки? — Инка, улыбаясь, смотрела на дочь: — Этот оркестрант в любом случае последний. Так что привыкай к мысли о дуэте.

Та на улыбку не повелась, потому что уже была готова развивать тему дальше.

— И что с того? Нельзя, что ли, ещё набрать? Какая нам разница, мамин или не мамин?

Обо мне почему-то речь не шла: наверное, любая небеременеющая единица автоматически исключалась из списка участников форума. Такой подход к теме меня озадачил и заставил вступить в разговор:

— Стоп, Никусь, ты это о чём? В каком смысле, мамин — не мамин?

— А в таком! — Дочь набрала воздуха и резко выдохнула его в нас вместе со свежей идеей, как видно, только что пришедшей ей в голову. — Вот я и говорю. А чего мы ребёночка ещё не возьмём одного хотя бы? Давно надо было взять, сироту какую-нибудь. Тогда нас получится трое. Две девочки и мальчик. И у меня тоже будет дочка. Я её купать буду и баловать. А вы — мальчика. Так по справедливости?

С самого рождения Ника отличалась покладистым характером и какой-то неуёмной, недетской сердобольностью. Это умиляло нас, но отчасти и настораживало. Грязного котёнка, расстрелянного пацанами из духового ружья и уже практически испустившего дух, она, перепачканная кошачьей кровью, приволокла под вечер из соседнего двора года три назад и, не доводя случившийся факт до обсуждения, немедленно потребовала ехать в ветеринарную лечебницу, спасать несчастное животное от смерти. Кровь продолжала капать на паркет прихожей, и нам было неясно, чья она. Меня, помню, замутило от страха и повело в направлении ближайшей стены. Первое желание — вернуть ситуацию вспять, чтобы не нервничать и не выяснять, как сейчас, чьей кровью перепачкана моя девочка. Инка сжала губы и побледнела, но, в отличие от меня, действовала решительно. Приняла в руки грязный кровавый комок и, убедившись, что кровь не дочкина, начала молча собираться, не выпуская неподвижное животное из рук.

— Ждите! — сказала она коротко, затем подхватила ключи от машины и исчезла. Вернулась через четыре часа, ближе к ночи, с живым, перевязанным бинтом поперёк живота всё ещё спящим под действием наркоза котом. Вместо правого глаза у страдальца теперь имелась марлевая затычка, прихваченная тесёмкой вокруг кошачьей шеи, с бантиком из бинта на тощем шейном хребте.

— Вот так! — устало сообщила Инка. — Зовут Нельсон, возраст пять месяцев, порода английская морская дворняга, пол — кобель. Жить?.. Жить будет! — Она обвела взглядом квартиру в поисках подходящего места и уточнила: — Жить будет везде… Жить, любить, мурлыкать, писать и какать. Одна какашка в неположенном месте — Нельсон уволен. Это ясно?