Книга Голубчик - Ромен Гари

Никто не может сказать, что это такое, техасские ученые признали свое полное неведение. Значит, есть нечто, открывающее новые горизонты, и это нечто — неведение. Голубчик становился еще весомее в моих глазах: ему придавали вес возможности, которые открывало мое неведение; и я трепетал перед этими непостижимыми возможностями. Это и есть Надежда: тревога, трепет, предвосхищение запредельного, страх и испарина. Потому и боишься, что надеешься. Одно от другого неотделимо.

Дождавшись, пока Браверман уйдет, я кинулся в туалет и осмотрел себя с ног до головы. Большинству людей такое вот пятно внушило бы страх, люди вообще боятся всего нового, непривычного, неизвестного. Но меня-то, после всего, что я натерпелся, вы же понимаете, так просто не испугаешь. Не стану расписывать, каково держать в парижской квартире удава в два с лишним метра и одновременно укрывать Жана Мулена и Пьера Броссолета, но, поверьте, это чертовски трудно.

На другой день та же газета сообщила, что в техасском феномене нет ничего невероятного и что это просто-напросто прорастает гриб.

Однако я привел этот случай в доказательство того, что по натуре я оптимист и потому не считаю себя чем-то завершенным, а неустанно жду и всегда готов к возможному чуду.

Возвращаясь к главной теме, во избежание недоразумений и в завершение этой петли, прибавлю, что озеро Виктория находится на территории нынешней Танзании.

* * *

Покончив с проблемой приема пищи, которая, как я незамедлительно расскажу, была разрешена с помощью религии, возвращаюсь к описанию моих привычек и образа жизни. Так вот, мне случается прибегать к услугам проституток — прошу заметить, я употребляю это слово в самом высоком смысле, с полным уважением и благодарностью за внимание к моей персоне и за пару рук, которых мне так не хватает. Обнимет, например, меня Марлиз, заглянет в глаза и скажет:

— Ах ты мой малышонок…

Мне приятно. Приятно, когда меня называют «мышонком»… то есть «малышонком». Я лучше чувствую себя.

— Ты так смотришь… — говорит она. — Не то что другие… Только не туда. Давай-ка я тебе помою зад.

Вот вопрос весьма интимного и деликатного свойства, который я вынужден затронуть по ходу своего исследования. Говорят, раньше такого не было. У хозяйки табачной лавки на улице Виаль имеется на этот счет свое объяснение.

— Видите ли, тут дело в розочке, — говорит она. — Эта штука по форме и по цвету похожа на розовый бутон, вот и придумали так поэтично: розочка. В мое время до этих штук мало кто был охоч, но уровень жизни поднялся, изобилие, кредит и все такое прочее. Больше благ на душу, все доступно. Короче, виноват уровень. Все совершенствуется, в том числе гигиена. Что было роскошью для избранных, стало в порядке вещей и общедоступно. Народ стал гра мотный. С другой стороны, все упрощается, все в темпе и по-деловому. В мое время девушка тактично намекала: «Тебя помыть или ты сам?», делалось это над раковиной, стоя; она намы ливала клиенту член и одновременно взбадривала его. А чтобы мыть принудительно — такого не водилось, разве что в виде особой услуги. Теперь же гигиена прежде всего, как же — все грамотные, на все есть законы. Вас в обязательном порядке усаживают на биде и мылят зад, а все потому, что поднялся уровень жизни и блага доступны всем. Можете проверить: это на чалось лет пятнадцать-двадцать назад, когда наступило изобилие и всеобщее распределение. Раньше шлюха не намыливала зад всем подряд. Только в особых случаях, для любителей, кто разбирается. А нынче все во всем разбираются, каждому подавай высший класс — реклама постаралась. Реклама — двигатель торговли. И что прежде считалось роскошью, вроде этих розочек, стало первейшей необходимостью. Девушки знают: клиент запросит розочку, он в своем праве и в курсе прейскуранта.

Может, оно и так, но я все равно не могу привыкнуть — тут у меня свои проблемы. Я не требую, чтоб со мной обходились не как со всеми, наоборот, но, когда Клер, Ифигения или Лоретта сажают меня на биде и намыливают мне зад, я чувствую себя страшно ущемленным, обесцененным, обезличенным, ведь я пришел не затем, а потому что мне не хватает женского тепла. И вот у меня все чаще возникает искушение устранить удава и обзавестись подругой, чтобы это тепло было неподдельным и постоянным. Но чем дальше, тем труднее решиться: мой комплекс обостряется, единственное же спасение — знать, что я нужен моему Голубчику. Он чуткий и чуть что наматывается на меня во всю длину и во всю мощь, а мне мало его двух метров и двадцати сантиметров, хочется еще и еще. Так всегда: нежность, она вас пронзает, оттесняет все прочее, но не насыщает, в том-то и закавыка.

Иногда Голубчик свивается в такие узлы, что не может развязаться, так что, имея в виду колумбово яйцо и гордиев узел, можно подумать, будто он задумал самоубийство. Это легко пояснить на примере обыкновенного ботинка, эффект тот же: тянешь, тянешь за шнурок и только сильнее затягиваешь узел. Жизнь полна примеров — широкий выбор. Например, простейшая деликатность мешает мне, молодецки поигрывая плечами и расправляя рубаху за поясом, подступить к мадемуазель Дрейфус да и предложить ей прямо в лоб выйти вместе из лифта, то есть мешает схватиться эдак по-мужски за шнурки и потянуть на свой страх и риск, а там неизвестно, что будет и не получится ли только дополнительный узел. Нет, деликатность, простейшая деликатность мешает мне объясниться с мадемуазель Дрейфус открытым текстом, вдруг она будет задета в сознании равноправия, подумает, что я расист и пристаю к ней, потому что она черная и «нечего нос воротить», пользуясь нашим общим неказистым положением и происхождением.

Конечно, можно так потянуть за шнурок, что все узлы р-раз — и развяжутся, как в мае шестьдесят восьмого,[2]но лично я в мае шестьдесят восьмого от страха безвылазно сидел дома, даже на работу не ходил, а ну как выйдешь, а тебя схватят и разорвут на кусочки, как показывают фокусники, — эффектный номер! — только у фокусников после номера шнурок опять оказывается целым и невредимым.

Если вдруг какое-нибудь тестирование, на предмет продвижения по службе, эффективного использования рабсилы и т. п., в последний раз терпеливо повторяю: я ни в коей мере не отклоняюсь от главной линии своего исследования, постольку поскольку как начал, так и продолжаю обсуждать с отцом Жозефом проблему «яств земных»[3]для Голубчика.

Удовлетворение естества в самом деле вещь чрезвычайно благотворная и успокоительная. Однажды я намеренно провел такой опыт. Сам себя обнял и сжал. Обхватил себя руками и крепко стиснул, чтобы проверить, каков эмоциональный эффект. Напрягся что есть силы, аж зажмурился. Получилось недурно, но с Голубчиком не сравнить. Если вы испытываете настоятельную потребность в крепком объятии для заполнения грудной, брюшной и прочих внутренних полостей путем их сжатия и острую нехватку пары рук, питон в два метра двадцать сантиметров — идеальное средство. Голубчик может держать меня часами, только оторвет иной раз свою голову от ямочки на ключице, отведет в сторону, заглянет мне в лицо и смотрит, смотрит прямо в глаза, широко разинув пасть. В нем говорит природа. Так что из всех насущных нужд потребность в пище — самая первейшая. И задачей данного зоологического исследования является выработка разумных рекомендаций по некоторым вопросам такого рода.