Книга Золотой человек - Мор Йокаи

Рулевой видит все это со своего места и не одобряет поступков комиссара.

- Чем обрывать цветы у святого образа, - ворчит он скрипучим голосом, - да девчонкам раздавать, лучше бы зажгли освященную вербу у лампады. Ежели богу угодно будет, чтобы мы налетели вон на того каменного идола, то тут нас и сам Иисус Христос не спасет. Пронеси господи!

Это заклинание Янош Фабула произнес бы даже будь он наедине с самим собой, но поскольку рядышком находился "блюститель" и слышал его слова, то между ними возник диалог.

- А с чего это вам приспичило аккурат в такую бурю плыть через Железные Ворота?

- С чего приспичило? - переспросил Янош Фабула, придерживаясь доброго обычая: дабы хорошенько обдумать свои слова, прежде хлебнуть из оплетенной фляжки. - А оттого, что надобно нам поторапливаться. Груза на корабле - десять тысяч мер чистой пшеницы. В Банате[3]пшеница не уродилась, а в Валахии урожай выдался отменный. Надо доставить ее в Комаром. Сегодня Михайлов день, ноябрь на носу; ежели не поторопиться, то замерзнем в пути.

- Неужто вы думаете, будто Дунай в ноябре замерзнет?

- Я не думаю, а знаю. В комаромском календаре так сказано. Не верите - взгляните, он у меня над койкой висит.

"Блюститель" еще глубже укутал нос в башлык и в сердцах сплюнул за борт табачную жвачку.

- Некстати сейчас плевать в Дунай, река этого не любит. А что до предсказаний комаромского календаря - не извольте сомневаться. Аккурат десять лет тому напророчил, что в ноябре ударят морозы. Ну, я с кораблем и торопился к дому, тогда я тоже на "Святой Варваре" плавал. Вот уж потешались все надо мной! А потом 23 ноября как случился враз ледостав, так половина судов и вмерзла - кто у Апатина, кто у Фулдвара. Тут уж настал мой черед смеяться. Господи, спаси и помилуй! Э-эй, навились на весла!

Яростный шквал вновь обрушился на корабль. От усердных стараний удержать прав́ило по лицу рулевого стекали крупные капли пота, но ему не требовалась подмога. За усилия он вознаградил себя глотком палинки, отчего глаза его еще более налились кровью.

- Только бы нам благополучно миновать этот риф. Пронеси, господи! - молит он, а сам усердствует, не щадя сил. - А ну, парень, работай веслом, да поживее! Только бы обогнуть эту скалу!

- Обогнем эту, а там другая на пути появится.

- За ней - третья, а там и тридцать третья, и всякий раз держи за щекой монетку звонаря, потому как все время одной ногой в могиле стоишь!

- Вот что я вам скажу, уважаемый, - произносит "блюститель", вытащив изо рта всю порцию табачной жвачки. - Сдается мне, ваше судно не только пшеницу везет.

Янош Фабула, заглянув под башлык в лицо собеседнику, пожимает плечами.

- Мне-то не все ли равно? Ежели на судне спрятана контрабанда, то в карантине не застрянем по крайности: раз-два, и плыви себе дальше.

- Это как же?

Рулевой сделал выразительный жест, как бы заведя полную пригоршню за спину, и "блюститель чистоты" громко расхохотался, сразу смекнув, что сие означает.

- Нет, вы только посмотрите, - заговорил Янош Фабула, - с тех пор, как я тут проходил в последний раз, течение опять изменилось. Не пусти я сейчас судно по ветру, и запросто можно угодить в новый водоворот, что под "Скалой влюбленных" образовался. Видите, бок о бок с нами все время плывет старая белуга? Вот ведь чудище адское и здоровенная какая, пудов на тридцать будет, не меньше. Коли эта злобная тварь вздумала с кораблем наперегонки состязаться, только и жди беды, помилуй нас, господи! Уж хоть бы подплыла поближе, всадил бы я ей гарпун в спину. С нами крестная сила! А комиссар нет чтобы погонщикам сигнал подать, знай себе с гречанкой язык чешет. Да и барышню эту не к добру занесло на нашу посудину. Стоило только ей на бот ступить, враз северный ветер задул, да так и не стихает. Ох, не к добру это, точно вам говорю. Лицо у ней белое, словно это и не девка живая, а дух какой. И брови, как у ведьмы, сросшиеся... Господин Тимар, погудели бы вы погонщикам!

Но господин Тимар и не подумал браться за рожок: он рассказывает белоликой барышне волшебные легенды о скалах и водопадах.

Ведь начиная в Железных Ворот и вверх вплоть до самой Клиссуры о каждом утесе, о каждой пещере по обоим берегам, о каждом рифе, острове, водовороте сложена своя история, легенда, народное сказание или разбойничья песня; о них рассказывают произведения мировой литературы или высеченные на скалах письмена, песни народных певцов и устные предания корабельщиков, это поистине библиотека, обращенная в камень: названия скал подобны корешкам книг - кто сумеет раскрыть их, прочтет целые романы.

Михай Тимар превосходно ориентируется в этой библиотеке, ведь он с доверенным ему судном не раз проходил из конца в конец весь путь через Железные Ворота, для него любая скала, любой остров - как открытая книга.

А может, помимо жажды поделиться своими знаниями им двигало и иное благое намерение? Ведь когда слабому созданию предстоит столкнуться с опасностью, способной повергнуть в трепет даже закаленное сердце сильного мужчины, - разве не естественно стремление человека, уже сроднившегося со страхами, отвлечь внимание непосвященного романтическими сказками?

Тимея слушала легенды о том, как спасся герой Мирко вместе со своей верной возлюбленной Милевой на самой вершине скалы Любикая посреди реки; как защищал он отвесный подступ к убежищу один супротив всех наемных воинов преследователя Ассана; как долгое время кормил влюбленных горный орел - он приносил в гнездо своим детенышам козлят, а Мирко и Милева делили добычу промеж собой... Тем временем от внимания девочки ускользнул тот бешенный рев, с каким стремительные волны разбиваются о скалу Любигая, грозно вырастающую на пути; ей недосуг было ужасаться при виде белых гребешков пены, какими топорщится над водоворотами втиснутая в узкое русло река, - корабельщики прозвали эти волнистые гребешки "барашками".

- Лучше бы смотреть, что под носом творится, а не назад оглядываться, - ворчит рулевой и вдруг, напрягая голос, кричит что есть мочи: - Э-гей, господин комиссар, что это там плывет навстречу?

Комиссар оборачивается к корабельному носу и видит, что предостережение рулевого не напрасно.

В этот момент судно как раз проходило через узкое, всего лишь двести саженей шириною, ущелье Таталия, где течение образует самый крутой водопад, река здесь напоминает бурно струящийся ручей; только ведь не ручей это, а Дунай.

Но даже и этот неширокий поток делится надвое мощной скалой, вершина которой поросла мхом и кустарником; вода разбивается о ее западный склон на два потока: один, тот, что ближе к сербскому берегу, низвергается с крутого скалистого порога; по руслу второго в каменном ложе продолблен канал в пятьдесят саженей шириною, так что там могут проходить вверх и вниз по течению крупные суда. Однако сталкиваться в этом месте встречным судам нежелательно, ведь разминуться здесь не так-то просто. К северу под водой таится немало подводных рифов - наскочить на них ничего не стоит, а с юга, где два протока вновь сливаются, у подножья скалы образуется мощный водоворот, и если он подхватит корабль, то нет такой силы человеческой, которая сумела бы его высвободить.