Книга Конец одного романа - Грэм Грин

Помню, в те мрачные дни — или недели — мне часто снилась Сара. Иногда я просыпался, страдая, иногда — радуясь. Когда думаешь о женщине весь день, не надо бы видеть ее во сне. Я пытался писать, ничего не получалось. Я выполнял свою норму, пятьсот слов в день[7], но персонажи никак не оживали. Наше дело очень зависит от того, как мы живем. Можно ходить по магазинам, считать налоги, болтать, а поток подсознания течет, как тек, решая твои проблемы, строя планы. Сядешь к столу пустым-пустой, и вдруг откуда-то берутся слова, выходят из тупика трудные сцены, работа сделана во сне, в магазине, во время беседы. Подозрения, ненависть, страсть к разрушению — глубже книги, и подсознание работало на них, пока однажды я не проснулся, твердо зная, что пойду днем к Сэвиджу.

Быть тем, кому доверяют, — странная профессия. Люди доверяют адвокату, врачу, наверное — священнику, а теперь я прибавил к ним частного сыщика. Генри ошибся, клиенты друг на друга не смотрели. Здесь было две приемных, меня провели в одну из них. Совсем не этого ждал я от такой конторы; затхлый запах в передней напоминал об адвокатах, свежие журналы в приемной — о зубном враче. Там лежали и «Харперз Базар»[8], и «Лайф», и французские журналы мод, а человек, проводивший меня, был слишком учтив и слишком элегантен.

Он подвинул кресло к огню, осторожно закрыл дверь, и я почувствовал себя пациентом. Я и был пациентом, больным, который решил излечиться от ревности при помощи этой хваленой шоковой терапии.

Увидев мистера Сэвиджа, я прежде всего заметил галстук, видимо — представлявший какое-то старое товарищество. Потом я подумал, как чисто он выбрит, даже чуть-чуть припудрен; потом обратил внимание на его лоб с залысинами, так и сверкавший сочувствием, пониманием, желанием принести пользу. Когда он здоровался со мной, он как-то странно пожал мне руку. Наверное, он был масон, и если бы я тоже так пожал, он бы обращался со мной иначе.

— Мистер Бендрикс? — сказал он. — Садитесь. Здесь удобней.

Он взбил для меня подушку кресла и заботливо стоял возле меня, пока я как следует не уселся. Потом он сел рядом на стул, словно собирался щупать мне пульс.

— Расскажите мне все своими словами, — предложил он. Представить себе не могу, чьими еще словами мог я рассказывать. Я растерялся и огорчился — не за сочувствием шел я сюда, я хотел купить действенную помощь. И я спросил:

— Сколько стоит слежка?

Мистер Сэвидж мягко погладил свой полосатый галстук.

— Не беспокойтесь, мистер Бендрикс, — сказал он. — За предварительную беседу мы берем три гинеи, но если вы не хотите говорить, мы не возьмем ничего, буквально ничего. Лучшая реклама — довольный клиент.

Избитую фразу он сунул в разговор, как термометр.

Наверное, в бытовой ситуации все мы ведем себя похоже, все употребляем одни и те же слова. Я сказал:

— Случай очень простой. — И с раздражением понял, что он знает все, хотя я ничего не говорил. Никакие мои откровения его не удивят, он все открыл и переоткрыл десятки раз даже в этом, нынешнем году. Врач и тот иногда удивляется, но мистер Сэвидж лечил одну болезнь и знал каждый симптом.

— Слушаю вас, мистер Бендрикс, — с невыносимой мягкостью сказал он.

Я смутился, как смущаются все его клиенты.

— Тут не о чем и говорить, — сказал я.

— Это моя работа, — сказал он. — Я должен ощутить настроение, атмосферу. Речь идет о миссис Бендрикс?

— Не совсем.

— Вы не женаты официально?

— Нет, вы не поняли. Она — жена моего друга.

— Он послал вас?

— Нет.

— Может быть, вы… связаны с этой дамой?

— Нет. Я с 1944 года видел ее всего один раз.

— Простите, я не совсем понял. Вы сказали, вам нужна слежка.

До этой минуты я не понимал, как он меня раздражает. Я сорвался.

— Что ж, по-вашему, — резко сказал я, — нельзя так долго любить или ненавидеть? Да, я — один из ваших ревнивых клиентов. Такой же самый, как все, только с отсрочкой.

Мистер Сэвидж положил руку на мой рукав, словно успокаивал ребенка.

— Ревности незачем стыдиться, мистер Бендрикс. Ревность — знак истинной любви, я ее уважаю. Так вот, дама, о которой мы говорим… У вас есть основания считать, что она… с кем-то связана?

— Ее муж так думает. Она куда-то ходит. Она ему лжет. У нее… ну, тайны.

— А, да, тайны!

— Конечно, ничего может и не быть.

— Поверьте моему опыту, мистер Бендрикс, в сущности — не может.

Словно он подготовил меня и теперь приступает к делу, мистер Сэвидж сел за стол и приготовился писать. Фамилия. Имя. Адрес. Занятие мужа. Подняв карандаш, он осведомился:

— Мистер Майлз знает о нашей встрече?

— Конечно, нет.

— Это создает дополнительные сложности.

— Может быть, я позже покажу ему отчеты. Не знаю.

— Расскажите, пожалуйста, об ее доме. Есть у нее служанка?

— Да.

— Возраст?

— Откуда мне знать? Лет тридцать восемь.

— Поклонники у служанки?..

— Не знаю. И фамилию бабушки не знаю.

Мистер Сэвидж кротко улыбнулся. Я подумал было, что он выйдет из-за стола и снова меня погладит.

— Вижу, мистер Бендрикс, — сказал он, — вы не привыкли к таким беседам. Служанка очень важна. Она может много рассказать о своей хозяйке… если хочет. Вы не поверите, как много вещей очень нужны для самой простой слежки.

Это он доказал, исписав кучу листов мелкими, неразборчивыми буквами. Вдруг он спросил, прервав допрос:

— Возражаете ли вы, если наш человек зайдет к вам?

Я ответил, что мне все равно, но тут же почувствовал себя так, словно бы нарочно чем-то заразился, и сказал:

— Лучше не надо.

— Конечно, — откликнулся он. — Как же, как же, понимаю, — и, думаю, он вправду все понял. Я мог бы сказать, что «его человек» будет как пыль на мебели, как сажа на книгах — и он бы не обиделся. Я очень люблю писать на чистой, белой бумаге — если на нее капнул чай, вообще если она запачкалась, я ее выбрасываю. И дикая мысль пришла мне: надо будет запереть бумагу в стол.

— Пусть он хотя бы меня предупредит, — сказал я.

— Как же, как же, но это не всегда возможно. Ваш адрес, телефон?