Книга Остров и окрестные рассказы - Горан Петрович

Между тем все, что было ниже границы сна и яви, свидетельствовало о полном беспорядке. Не было никакого сомнения: поток яви притащил в некогда прекрасную долину огромное количество совершенно ненужных вещей. Кротовьи горки домов обезобразили поля. Металлические мосты грубо душили ручьи и реку. Ограды исковеркали поверхность земли. Только теперь я ясно понял, что так беспокоило дедушку.

Нога за ногу, мы неохотно пустились в обратный путь. Дедушка сказал:

— Прежде чем мы снова вернемся вниз, вдохни как можно больше сна, хоть на какое-то время тебе хватит.

Я остановился и глубоко вдохнул. Потом зажмурился, задержал дыхание и нырнул.

Бумажный шарик и его содержимое

Когда мы вошли во двор, на столе терпеливо ждала большая корзина с яблоками, кукурузной мукой, орехами, медом, оплетенной бутылкой крепкой ракии, венчиками чеснока против сглаза и стеблем базилика. Все это было прикрыто вышитым крестом полотенцем.

Сумрак накрыл своим покрывалом стога из солнечных лучей. И теперь складывал в копны лунный свет.

— Может, заночуете? — робко предложила бабушка.

— Послезавтра нам на работу, — ответила мать.

— Тогда, конечно, неудобно, — тут же отступилась бабушка.

Дедушка молчал. Если дышишь через полую тростинку, особенно не поговоришь.

— Счастливо оставаться, — улыбнулся отец.

Когда будешь на повороте, у реки, смотри не сворачивай на свет с западной стороны, — напутствовала бабушка. — Это сверкают глаза дракона, говорят, как раз в эти дни он скитается где-то поблизости...

— Поехали, — прошептала мать. — Поехали, пока я не заплакала.

С бабушкой мы расцеловались. С дедушкой пожали друг другу руки. Пока его ладонь сжимала мою, я почувствовал, что он передает мне что-то вроде бумажного шарика. Взглядом он показал наверх, туда, где над явью покачивался сон. Какое-то тайное послание, подумал я и крепко сжал пальцы.

Лишь в двух далях от их дома я решился развернуть этот клочок бумаги. Но там не было ни одной буквы. Только в самой сердцевине бумажных морщин лежало маленькое зернышко — изукрашенное причудливыми узорами семя полого тростника.

Я знал, что там, у нас за спиной, кот снова занял свое место на скамейке, дедушка принялся крест-накрест связывать пучки лунного света, а бабушка с тяжелым сердцем затворяет ведущие во двор ворота.

ЛУНА НАД БЛЮДОМ

Белый хлеб из выдумок

Дедушка обычно говорил про себя, но громко и быстро, а бабушка, наоборот, чаще вслух, но всегда очень тихо и с каким-то особым спокойствием.

— Мужчины не умеют отделять слова от шелухи бахвальства, — так, очень просто, объясняла она причину вообще-то очень сложного различия между мужской и женской манерой разговаривать. — Кроме того, они плохо видят, и к ним так и тянутся, а потом и поселяются рядом с ними навсегда выдумки самого разного толка.

Дедушка как раз в это время снимал с окон легкие дневные занавески и вместо них цеплял вечерние, свежие, темнотканые, — ночь обещала быть с облачной луной, густая, словно сок, выжатый из крупной ежевики. Дела, связанные со сменой света и темноты, он доверял другим неохотно, считая всех нас слишком безответственными для такой важной работы. Он не мог простить нам, что как-то раз, из самой обычной лени, мы оставили ночные занавески висеть на окнах до полудня, отчего стены покрылись непроглядной тьмой в три пальца толщиной, и ему пришлось потратить девять до краев полных ведер известки, чтобы день настал и внутри дома.

— Слышу-слышу! — сказал дедушка, поправляя складки сумерек.

— А разве я погрешила против истины? — усмехнулась бабушка одним уголком губ. — Как ты хвалился, когда сватался ко мне! И дом-то у тебя с двумя дымниками, и конь-то у тебя прямо арабский скакун, во всем селе второго такого нет, и амбар-то у тебя полнехонек, прямо стены трещат. А потом я увидела: крыша дырявая в двух местах. Правда, из обеих дыр дым идет. Про коня лучше и не вспоминать — с седлом к нему было не подступиться. А амбар действительно оказался полон, но только не кукурузой, а выдумками; кукурузы там было едва ли четыре центнера, да и то, если щедро отвешивать, считая треть за облегченную половину.

— У тебя, видно, память прохудилась, — отмахнулся дедушка. — Кукурузы у нас всегда хватало.

— Да, на кукурузные лепешки. А белый хлеб мы вымешивали из твоих выдумок, — усмехнулась бабушка другим уголком губ.

— Точно, но зато он был нежным, как душа, — не сдавался дедушка.

Бабушка умолкла. То ли ей не хотелось соглашаться, то ли кончился запас усмешек. А может, она вспомнила, что в молодости любила ужинать именно белым хлебом, замешанным на дедушкиных выдумках. Отломишь корочку, откусишь — она сначала хрустнет, а потом тает во рту, как масло... Что же это были за сладкие рассказы! Пчелы едва отрывались от некоторых слов, вдвое отяжелев от наслаждения.

Ветер-вихорь запутался в густой занавеси ночи

— Когда-то давным-давно все сказки жили на краю света. А мир представлял собой большое блюдо, окаймленное узорами легенд и преданий. Позже, когда вселенная начала расширяться и округляться, мир алчно поглотил свои границы, и сейчас на их обрывки можно набрести где угодно, даже очень далеко от окраин, — сообщил мне дедушка той же ночью под большим секретом.

— О! — я широко открыл рот: это было чрезвычайно важное заявление. — Ты точно знаешь?

— А ты сомневаешься? — дед видел меня насквозь. — Проверь сам, пожалуйста; отправляйся в любую сторону и никогда не дойдешь до конца, только растратишь целый моток терпения. Мы разжирели сверх всякой меры. Если тут или там ступишь ногой в рассказ, знай, что это лишь малая часть былого прекрасного обрамления.

— Как это бывает с археологическими находками? — спросил я с таким интересом, словно мы еще не ужинали.

— Вроде того. Ты слышал про Александра Македонского?

— Мы в школе учили... — Я важно выпятил грудь.

— Должно быть, какую-нибудь ерунду, — оборвал меня дедушка. — Ты наверняка не знаешь, что здесь, за горой, скрывается часть границы тогдашнего мира, где он побывал. Пойдем туда завтра, я покажу тебе это необыкновенное место. Оно называется Эхей-двор.

Я долго не мог заснуть. Ветер-вихорь, проникнув в открытое окно, запутался в густой занавеси ночи, и она, надуваясь, непрестанно шелестела. Я пытался представить себе Эхей-двор, и мне он виделся как целое село, покачивающееся на самой границе света, то туда, то сюда. Голова у меня кружилась. Сном я укрылся только тогда, когда наши дома и поля, наша река, горы и леса сначала опасно отяжелели, а потом начали медленно, а затем все быстрее и быстрее падать в темно-синюю бездну.

Обычаи бывают для человека утомительны

— Вставай! — разбудил меня дедушка. — Вставай, я только тебя и жду.