Книга Боярское царство. Тайна смерти Петра II - Адель Алексеева

Меншиков льстиво ввёл такое обращение к Екатерине: «Всепресветлейшая, державнейшая, великая государыня Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская».

В указе о бородах упоминалось и ношение платья: «Штаб- и обер- и унтер-офицерам, капралам и рядовым, которые от полковой службы отставлены и отпущены в домы, вовсе и на время, и кои определены к делам, всем носить немецкие платья и шпаги и брить бороды… А ежели кто по тому указу исполнять не будет… того наказывать, урядников и рядовых батогами, а с офицером править штраф…»

Женщина есть женщина! Пётр I уже совершил такую «операцию», а Екатерина могла лишь повторить своего мужа.

Похоже, она была подавлена свалившейся на неё властью и передоверяла всё Меншикову, а чисто по-женски хотела лишь то поменять моды, то показать важность соблюдения семейных традиций.

Каждый день императрице поступали письма и жалобы. Но каким неприятным делом было разбирать их, вникать, наказывать! От этого голова болела. Чему порадуешься, коли жалобы идут и идут? К примеру, жалоба на распутного помещика.

«Бьёт челом Зубцовского уезду Отрубского стану бывшего ротмистра Петра Васильева, сына Бахтеярова, дворовой его человек Фёдор Тиханов на означенного своего господина, а о чём моё челобитие, тому явствуют пункты:

1. Оный господин мой женат третьим браком и, забыв страх Божий и не памятуя о смертном часе… как от прежних своих жён, так и нынешней своей жены Марфы, Васильевой дочери, со иными чинит беззаконное прелюбодеяние, а именно: дворовою своею девкою Нефилою, Афанасьевою дочерью…

2. С другою своею дворовою девкою, Прасковьею, Константиновою дочерью, насильно преблудодейничает, которая от того беззакония обременела, и оную выдал замуж за дворового своего человека Логвина, Архипова сына, поневоле, а он, Логвин, сговорил прежде за себя иную дворовую же ево, Бахтеярова, жёнку, Марфу, Лазареву дочь, которая за то, что за него, Логвина, замуж не выдана, означенную Прасковью отравила мышьяком.

3. Он же, Бахтеяров, крестьянскую жёнку, имя не упомяну, в доме своём запытал и замучил до смерти.

4. Дворовым своим людям и крестьянам он, Бахтеяров, когда кто в хоромы придёт, святым иконам поклониться не велит, да и сам он, чаю что будет близко двадцати лет, к церкви Божией никогда не ходит и на исповеди у священника не бывает и тайн Божественных не приобщается…»

В беседке Летнего сада

Граф Яков Брюс, поглядев на новое правление, подал в отставку. Екатерина подписала его бумагу о выходе из Верховного совета, наградила орденом — и он уже собирался в путь-дорогу.

Осень была ясная, лёгкая. Брюс прохаживался по дорогим местам, прощаясь с Санкт-Петербургом. Потеплевшими глазами смотрел на летний домик царя. Забрёл в Летний сад, сделанный в европейском виде, там боскеты перемежались с деревьями, кусты — со скульптурами. Античные фигуры — с мужскими торсами и женскими «штуками» грудными. Так их называл непривыкший и стыдившийся обнажённых фигур работный люд. Да и вельможные дамы ворчали на сие Петрово новшество.

В саду было малолюдно — уж не протестуют ли обыватели из-за этих «грудных штук»? Такие скульптуры, пожалуй, опаснее стриженых бород и обрезанных рукавов. Да, великий Пётр, куда бы ни бросил взгляд, во всё вносил своё. В Сенате приказывал говорить «не по писаному, а своими словами, дабы дурость каждого видна была». Сад украсил обнажёнными «бабами» и амурами. Екатерина велела насадить тут поболе цветов, и это смирило обитателей «умышленного града».

Сидя в беседке, Брюс наблюдал, как цветы и листья перекликаются с нарядами дам, одетых в немецком духе. Как не покрасоваться на виду у важных вельмож и сановников, у моряков на судах, бороздивших Неву? Недурно и посидеть в беседке, посплетничать.

Девочки, а скорее отроковицы лет 12−13, шептались на аллее Летнего сада, скрывшись от гувернанток, их сопровождавших. Две из них — именитые, без которых сие повествование было бы неполным. Это Наталья Шереметева и Катерина Долгорукая. Да и третья, Марья Меншикова, тоже.

Заметив в беседке Якова Вилимовича Брюса, одна шепнула:

— Пойдёмте к нему, пусть погадает. — Долгорукая, подхватив подруг, потащила их к беседке.

Брюс сидел, вытянув длинные ноги, уложив одну на другую, прикрыв немного глаза, словно прислушиваясь к чему-то, одному ему ведомому. Скорбел по любимому императору или чуял в воздухе худые времена? Ещё недавно он чувствовал себя почти вровень с императором, они ценили и уважали друг друга. Брюсовы знания ни с чем не сравнимы, никого в России нет знатнее его в языках и науках, в астрологии и в алхимии. Он — потомок шотландских и ирландских королей. С Лефортом, Остерманом тайно говаривали про старинную легенду о Чаше Грааля, о крови Христа, о том, что искать её след надобно не в Европе, а в северных землях.

Однажды провели прямую линию от Шлиссельбургской крепости к месту Петропавловского собора, царю понравилась та идея, и Пётр сам заложил первый камень.

Вознёсся шпиль золотым крестом, а крест тот опирался на яблоко, которое есть тайный знак… В Европе они узнали о масонах. Царь, однако, был тем и велик, что не поддавался чужим словесам, брал лишь то, что полезно, любопытно для российского человека. «Знать — не значит подчиняться или исповедовать чужие обряды и законы», — говорил он. Ничем не могли совратить Петра с его православной точки опоры.

«Уж не космогонического ли происхождения сей человек?» — думал Брюс. Он был звездочётом и все земные явления связывал с небесными, знал о Луне и звездах столько, сколько неведомо никому… В нём было нечто загадочное.

И юные княжны — Долгорукая, Меншикова, Черкасская, Шереметева — предстали перед его беседкой. Катерина, приседая и жеманясь, поклонилась:

— Яков Вилимович, вы знаете тайны земли и неба. Погадайте нам! Что вам стоит? Соблаговолите… Как погадать? Да вы ж по-всякому умеете… По Луне, на ладошках, по звёздам… Уже меркнется… Вы ж чудесник, всезнатный человек!

Брюс повёл глазами от одной к другой девице, помолчал, и в глазах его мелькнуло озорство, смешанное с напускной важностью. Ещё глубже, кажется, стали морщины, они как шрамы пересекали его лицо во всех направлениях.

— Ай-яй-яй! Вас ист дас, медхен?.. И вы, никак, желаете, чтоб я сразу всем гадал? Так не бывает. По одной, только по одной. — Он оглянулся вокруг. — Прочие вон с глаз моих, за кусты, за боскеты!.. Ах, медхен, медхен! Девицы, вступившие в пору амурных дел и стыдных мыслей! Сами от себя вы держите в тайне чувствования свои, оттого и решились выведать что-нибудь. Зер шлехт, медхен! Своя голова — царица, а вы… чего ждёте от меня? Света много, Луны не видно, как буду гадать?

— А вы по ладошке, Яков Вилимович, — шепнула Марья Меншикова, лицом совсем не схожая с отцом, ни хитрости в глазах, ни силы, волосы — белым облачком, личико — как пасхальное яичко. Отец хотел её сосватать с юным Петром, а у неё совсем иной человек поселился в сердце. Ничего не поделаешь, надобно отойти, — Катерина уже ручку протянула, и Марья с Натальей и Варей отошли за боскеты.