Книга Польско-русская война под бело-красным флагом - Дорота Масловская

Потом она демонстративно ковыляет сама и говорит, чтоб до нее не дотрагиваться. Хромает. Говорит, что я чмо и отморозок, что любое мое прикосновение убьет нашего ребенка и ее саму. Если я до нее дотронусь, она сразу же растрескается вдоль и поперек, и наш ребенок погибнет. Мои нервы практически на пределе. В приемной больницы нас встречает то ли ординатор, то ли ортопед, я уже и сам не знаю, поскольку боюсь, что ей сделают анализ крови и кроме нехватки калия обнаружатся все ее шахеры-махеры с драгами, все ее эксперименты с химией, потому что она обдолбанная как свинья, и у нее возьмут и отнимут этого ребенка. Однако главное — ее нога, потому что невооруженным глазом видно, что судорога преогромная и уже пошли метастазы. Ортопед сказал, чтобы я вышел на время обследования, что меня типа взбесило, как бы там ни было, это моя, мать твою за ногу, женщина или не моя? Я смотрю ему прямо в глаза, прямо в этот его красноватый белок, чтоб он знал, в чем фишка, и не пытался подъезжать к ней со своими ортопедическими штучками. Магда умоляет меня взглядом, чтобы я успокоился, ну и я вроде как успокаиваюсь. Скорее всего, это просто нехватка калия в мышце, которая у нее потому и болит. Ну, значит, жду я, спокойный такой, уравновешенный, хотя душа так и чешется, чтобы разнести эту больницу вдребезги, отплатить им за все. За этого ортопедрилу и других извращенцев, которые тут просиживают штаны, за то, что все они тут такие накрахмаленные, чистенькие, в руках трубки, молоточки, потому что, если речь идет об убеждениях, то я придерживаюсь левых взглядов.

В основном я вообще-то против налогов, и мой лозунг — государство без налогов, где мои родители не будут себе кишки рвать из-за ради того, чтобы у всех этих белохалатных князьков была своя хата и номер телефона, тогда как на самом деле все наоборот. О чем я уже вообще-то говорил, что экономическая ситуация в стране категорически отрицательная, правительство в полной альтернативе, короче — слабая власть. Но мы отвлеклись от основной темы, суть которой в том, что Магда как раз вышла из кабинета. По-прежнему хромая. Но причесанная. Черт его знает, кто ее там чесал. Я в это вникать не намерен, потому как и без того сегодняшний вечер — сплошной облом. Она говорит, чтобы я отвез ее на море. Я спрашиваю, как она собирается ехать на море с этой хренью в ноге. Она говорит, что нормально, блин, как люди ездят. Потом, поскольку в больничном коридоре нет ни единой живой души, она тут же слямзила какие-то костыли для хождения. Я ей говорю, что не время ехать на море, типа уже поздно. А она мне, что самое время и что она хочет туда поехать только и исключительно со мной, по всей видимости потому, что чувство, которое она в себе чувствует, оно именно ко мне. Я говорю, что у нее тараканы в башке, но в общем-то здорово смягчаюсь от мысли, что она меня любит и вот так открыто, без фальши об этом говорит.

Она говорит, что у нее такое предчувствие, одним словом, такой внутренний импульс, что она скоро умрет, что ее время истекло. Этот ребенок внутри ее убивает, она говорит, что у него преждевременно развилась зубная система и он кусает ее изнутри, уже насквозь прогрыз желудок и взялся за печень. Говорит, что всё, ей труба, эта судорога в ноге — результат, следствие и знак того, что ребенок дергает ее изнутри за ниточки. Он добивает ее изнутри, в том числе психически, просто добивает, полное уничтожение и распад. Я ей сочувствую, потому что я тоже, наверное, в какой-то мере делал этого ребенка, и мне вдруг становится очень жаль эту девчонку, жаль, что все так получилось и что этот ребенок в ней завелся. Я вижу, как сильно она страдает, даже если не обращать на костыли, которые по идее должны ей помогать, но только ухудшают ее мучения, потому что она одета в туфли на каблуках, которые мешают ей нормально двигаться. Короче, одним словом, мы едем на море. Магда очень шустрая по этой части, ей бы на этом бабки делать в такой специальной фирме, которая ездит на море, заказывает билеты, вообще делает все, что отвращает людей от поездок на это пресловутое море. И это несмотря даже на свою хромоту. Вообще-то, говорю, поздно, блин, уже. А она: ну и что с того, что поздно. Я что, совсем дурак или думаю, что мне море закроют, если я опоздаю? Или я боюсь, что мне моря не хватит? Я ей на это отвечаю, что не собираюсь с ней на данную тему базарить. Потому что, если она будет себя вести как последняя хамка, несмотря на то, что мы вместе были в больнице, вместе провели много как приятных, так и тяжелых минут, и если после всего этого она будет себя так вести, то большое спасибо, пусть забирает мой билет и сама тащится все эти километры, в том числе и те, которые, по идее, я бы должен проехать. А лучше — пусть остается там навсегда, потому что там ей и место. Магда говорит, чтоб я душу ей не мотал, потому что ей сейчас нужно как раз другое, и чтоб я определился с последовательностью: или я иду с ней, или перед ней, потому что у нее почти инвалидность и она с такой скоростью идти не может.

Я у нее спрашиваю, у кого она брала этот товар, потому что лицо и внешний вид у нее налились кровью и вообще на вид нездоровые; честно говоря, выглядит она так, будто уже этого ребенка родила, только сразу же потеряла и теперь как раз ищет его на вокзале. Она говорит, что лучше мне не спрашивать, потому что у Варгаса. Я ей говорю, это плохой товар, женатый, нечистый. Она говорит, что супер. Я говорю, чтоб она меня не заводила, не надо, потому что плохой он, дерьмо, а не товар. Она говорит, какого хрена я ее обижаю. Я говорю, ладушки, если она хочет задвинуться этим Варгасовым говном, то ради бога, блин, дверь открыта, порошок для чистки ванны всегда в ее распоряжении, но если ребенок родится уродом, одна нога длиннее, другая короче, плюс полное генетическое отсутствие волос, то это не моих рук дело. Она мне на это говорит, что лады, раз я настаиваю, давай проверим. Как только подъехал поезд, мы сели, она хоп — достает журнальчик и насыпает мне дорожку от окна и через всю страницу.

Когда я просыпаюсь на море, то, если что и помню с того времени, когда еще что-то соображал, то только одно: что я втягиваю ноздрей порошок через шариковую ручку, а на ней надпись: Здислав Шторм, «Производство песка», ул. 12 Марта, дом такой-то. Помню, как я себе представил этот произведенный с помощью передовых технологий, передовыми методами обработанный, передовыми методами упакованный в мешок, передовыми методами отправленный как в розницу, так и в оптовую продажу песок. Помню эти свои мысли с чисто экономическим уклоном, которые могли бы спасти страну от уничтожения, о чем я, вообще-то, уже упоминал, от уничтожения, на которое обрекают нашу страну гребаные аристократы в пальто и белых халатах, потому что они, если создать им условия, тут же продадут всех нас, граждан своей страны, на Запад, в бордель, в бундесвер на органы, в рабство, короче говоря. Они продадут нашу страну, как первый попавшийся секонд-хенд, как кучу тряпья и изношенных куртяков с лейблом «Минск Мазовецкий», как кучу старых, изодранных, извиняюсь за выражение, ремней. Я так понимаю: единственное наше спасение — это повыгонять их из ихних домов, выгнать их всех из многоэтажек и сделать наше отечество сугубо сельскохозяйственным отечеством, которое будет заниматься производством — пусть даже и на экспорт — обыкновенного польского песка, который можно сбыть даже на мировых рынках Европы. Вот такие у меня, левые по сути, взгляды, согласно которым я считаю, что надо расширить сеть мусоропроводов в панельных домах, чтобы проживающие в многоэтажках крестьяне — потому что, по моему мнению, именно крестьяне должны быть оплотом — могли выбрасывать еще большее количество разнообразных овощей и фруктов, именно в этом фишка, тогда их жизнь станет более механизированной, более удобной, одним словом, вообще резко повысится жизненный уровень.