Книга Хуже некуда - Джеймс Ваддингтон

Тогда-то меня впервые охватил ужас. Того рода, что навеки застревает в глубине души — то беспокойно дремлет в своей норе, то пробудится и примется горестно выть. И так до скончания дней. Руки и ноги мои затряслись.

Азафран, казалось, тоже потерял голову. Только что выглядел нормальным — и внезапно, без предупреждения, привстал в седле, осыпая меня самыми незаслуженными проклятиями:

— Давай-давай, жирная скотина! Уделался, гомик поганый? Шевели своей грязной задницей — и вперед, змей чесоточный!

Только удалившись на сотню метров от обозленного товарища и оказавшись недосягаемым для его площадной брани, я сумел взять себя в руки. Не все потеряно. Я взбираюсь по склону одной из самых крутых седловин со скоростью, недоступной большинству смертных даже на ровном месте. Я мчусь так стремительно, что ветер треплет майку лидера где-то за плечами. Еще никто не уходил от Акила Саенца.

Пять минут спустя с командной машины сообщают, что Потоцкий по-прежнему опережает меня на три двадцать семь.

Стараюсь держаться невозмутимо, а в душе благим матом ревет зверь ужаса.

Нет, Яну не просто везет. Любой профессиональный гонщик знает, о чем я: случаются такие дни, дни преображения, когда велосипедист ни с того ни с сего обретает немереную силу в ногах и побеждает с невозможным отрывом в двадцать секунд. А назавтра приходит к финишу сто сорок пятым.

Однако в Яна вселилось нечто более постоянное. Безо всякой видимой причины парень вдруг выбился из второсортных спортсменов и стал… я, конечно, не пораженец, но… он стал непобедимым. Вопреки всем законам природы.

Ох уж этот Саенц. Послушаешь его иногда — пуп земли, да и только. А впрочем, не так уж сильно он и приврал. Сдался ли Акил в той гонке? Конечно, нет. И разумеется, выиграл. Париж встречал его как победителя пяти Grandes Bouck[2], равного лучшим. Отныне Саенц уверенно возглавлял Пантеон великих гонщиков, таких как Анкетиль, Копии, Меркс, Ино, Индурайн[3]. В следующем году парень заберется на плечи прославленных предшественников, это как пить дать, пророчили газетчики.

Что творилось в голове Потоцкого, пока тот не слетел с катушек, теперь уже трудно установить. Сказать честно, мастер по спускам из Яна — как из Арнольда Шварценеггера балерина, и за последние месяцы его неуклюжесть заметно усилилась. Поглядишь на обращение Яна с тормозами, на опасные вихляния на дороге, и диву даешься, как это он до сих пор не сломал шею.

Одним хищным броском Саенц сократил разрыв на целых две минуты. И вот — последние километры перед финишем. Довольно гладкая и просторная сельская дорога ласково вьется между столетними деревьями, подступающими к самой обочине. Уклон почти не чувствуется. И все же Акил делал добрых шестьдесят пять км в час, когда на полной скорости пролетел мимо Потоцкого, который задумчиво стоял у дорожного указателя.

Чуть погодя, после блестяще исполненного спуска, вихрем промчался Азафран. Кажется, это было только вчера, так ясно я все помню. Дикая, невообразимая картина — настолько, что зрители сами чуть не слетели с тормозов. Ян, еще мгновения назад явный хозяин положения, вылез из седла и, держа велосипед перед собой, пялился на маленький дорожный знак, указывающий в лес. Команда Потоцкого, естественно, застряла позади. Микель Флейшман беседовал с парнем, одной рукой похлопывая того по плечу, а другой тыча в сторону финиша. Несмотря на полное безумие мимолетной сцены, у многих почему-то возникло впечатление, что Флейшман даже не кричал: а какой нормальный капитан команды не заорал бы, когда его лучший гонщик профукает главную мировую победу? Нет, Микель разговаривал тихо, ласково, словно пытался уговорами выманить ценного скакуна из горящего стойла.

Весь этот бред продлился пару-тройку мгновений, если смотреть на вещи беспристрастно. Но гонку выиграл Акил Саенц. Азафран пересек финишную прямую менее чем через шестьдесят секунд, опередив на минуту двадцать Сарпедона. Ян Потоцкий, чье временное замешательство сыграло на руку Саенцу, так и не завершил этапа. Охваченные беспокойством спортсмены уже на финише увидели, как вертолет поднялся над верхушками деревьев и направился к долине.

Потоцкий, по его словам, сбился с пути. Внезапно он потерял уверенность, что движется в нужном направлении, поэтому решил на всякий случай свериться со знаком.

Ян разогнался чуть не до семидесяти километров в час, когда его осенила эта мысль. Парень повернул обратно, спешился и уставился на указатель, намалеванный от руки. По слухам, тот приглашал путешественников заглянуть в некую Тмутаракань — четыре лачуги, ухабистая колея, три цыпленка и коза.

Лидеры и в прежние времена, случалось, теряли дорогу: Роберт Миллар как-то раз последовал за машинами на вершину Альп Дуэз и тоже лишился победы. Однако Потоцкий, тот заблудился, можно сказать, в более глубоком смысле. «Я подумал, лучше уж проверить, чем ошибиться, — объяснял он потом. — И вдруг понимаю: забыл, куда надо ехать. В общем, я слегка запутался».

Когда Флейшман рассеял его сомнения, гонщик забрался в седло и устремился вперед, пусть даже безо всякой надежды догнать лидеров. Убеждения заняли минуты две, не больше, поскольку Меналеон своими глазами наблюдал аварию, да что там — чуть не разбился вместе с Яном. Говорит, они мчались бок о бок, развивая довольно приличную скорость (успокоенный Потоцкий двигался уверенно, как никогда), и вдруг на крутом повороте из толпы зрителей на дорогу выпрыгнула большая лягушка.

Профессиональный велогонщик незамедлительно реагирует на препятствия, даже на самом крутом повороте. Вдобавок если дорога сухая, без мелких камешков. Отклони руль на пару миллиметров — и все дела. Мягкий предмет наподобие скользкой лягушки можно и переехать.

Но Ян поступил так, будто повстречал огромный валун или же страшное привидение. Дернулся, вильнул в сторону, проскочил поворот, описал по воздуху дугу и, не расставаясь с велосипедом, врезался в старый дуб. Удар оказался не смертельным, крепкий шлем сохранил череп даже от мелких трещин, однако, по-видимому, остатки разума «летающего Супермена» переселились в злосчастное дерево. Ох уж эти шлемы. Знавал я спортсменов, которые полагают, что «лучше бы сразу, чем так»…

Третий этап

Нетрудно вообразить себе деревушку Вента-Кемада с ее каменными улицами, пылью и поблеклой оранжевой черепицей. Если Эрнесто Сарпедон и должен был умереть, то никак не здесь.

За «Тур де Франс» следуют гонки в больших городах, так называемые критериумы. Это наполовину состязания, наполовину фиесты. Круг, еще круг… Ветер свистит, спицы звенят, тихо-серебристо постукивают сухие цепи о титановые зубцы, велосипеды гудят, будто стая ночных насекомых. Люди на улицах едят и пьют, самозабвенно обнимаются с единомышленниками, радостно чествуют местного героя, и тут же перед их глазами проносятся мировые таланты, взрывные coureurs[4]и grimpeurs[5], один за другим, покуда не погаснет дневной свет и не затеплятся золотые лампы.