Книга Пластиглаз - Вадим Чекунов

Панда, несмотря на размер, оказалась совсем не тяжёлой, и мне удалось даже надбавить ходу, преодолев небольшой подъём по Варшавке. Сзади что-то кричали, но я слышал лишь собственные топот и дыхание.

Панду я обеими руками прижимал к левому боку. Лёгкие мои хрипели и выворачивались. С трудом выбрасывая вперёд ставшие вдруг свинцовыми ноги, я добежал до железнодорожного моста.

Понял, что окончательно сдох, и остановился. Погони за мной не было.

Пот, особенно в местах, где прижимался ко мне пакет, тёк с меня ручьями.

Удивительно, но сзади, погромыхивая, подгребала к остановке моя «трёшка». Ещё у меня мелькнула мысль, а не настигли ли меня колхозники на трамвае. Но «трёха» была забита почти под завязку, я смело и настырно ввинтился в пассажиров. В толпе я неуязвим.

Мысли о неуязвимости меня посещают при превышении средней степени опьянения, поэтому, без приключений доехав до дома, я решил тормознуться.

В квартире я с наслаждением облегчился. Насвистывая, освободил панду из целлофанового плена. Усадил её на диван. Между больших чёрных лап поместил детёныша. Отошёл на шаг и полюбовался.

Зверята благодарно улыбались

Теперь можно ещё разок сходить к палатке, и на этом всё.

* * *

«Арсенальное светлое», по пять бутылок в каждой руке, я еле доволок до дома. По дороге вспомнился анекдот. Девочка лет десяти покупает восемь бутылок портвейна. Продавец интересуется: «А ты унесёшь столько?» Девочка, задумчиво: «Вот и я думаю: может, пару штук прямо здесь въебать?..»

Дома я тупо сидел на диване и пил пиво одно за другим.

Всё.

Я разогнался. Надвигался запой, грозной и тревожной тучей наползал он на моё семейное счастье.

А ведь через несколько дней моих девчонок выпишут.

Неужели, в волнах перегара я появлюсь в роддоме опухший и стеклянный?.. Жена будет кусать губы и плакать: Дома, вместо посильной помощи я буду отпиваться пивом, тяжело ворочаясь на диване:

Мне до того стало жаль себя, жену, дочку Катюху, до того неловко и стыдно сделалось мне, что я уткнулся в мягкий живот сидящей рядом панды и зарыдал.

Панда пахла складом и синтепоном. Мне было хорошо.

Умиротворённый, я дотянулся до тумбочки и подцепил маникюрные ножницы. Распахнул их остренький клювик и, орудуя одним из лезвий, ловко, по шву, распорол старшей панде низ живота. Показалась белая набивка. Я выстриг углубление длинной в ладонь между её задних лап. Комки синтепона разбросал по полу. Детёныша, по всем правилам, вниз головой - затылочное предлежание - поместил внутрь.

Зашивать мне было лень, да я и не знал, где у жены хранятся иголки и нитки.

Беременная панда.

Как моя Юлька ещё сегодня ночью.

Пива осталось три бутылки. К раковине я бегал теперь каждые пять минут.

Писая, держался за вешалку для полотенца.

Звонил телефон, определялись какие-то номера, но я уже плотно ушёл в сумеречную зону.

Я был горд своим одиночеством.

Если сегодня я вынесу всё и не сдохну, всё будет хорошо. Да и права помирать у меня нет. Я молодой отец. И я выдержу свой первый день.

Сегодня, кстати, он самый длинный. Завтра по минуте, по две, он пойдёт на убыль. Так и лето, бля, пройдёт:

Чтобы не затосковать, решил подрочить.

Расстегнул джинсы и лёг поудобнее.

Член не хотел подниматься. Я пытался представить себе что-нибудь. Вспомнил, как за пару дней до роддома брил, присев на корточки в ванной, Юльке лобок. Смывая «жиллетовскую» пену с чёрными вкраплениями жёстких волосиков, я щекотал жену кончиком языка. Юлька забавно стеснялась. Над трогательной, по-детски припухлой щёлкой её нависал огромный яйцевидный живот. От секса тогда осторожная жена отказалась:

Член слегка напрягся и опал снова. Потискав и помучив его несколько минут, понял, что нужна наглядность.

Пару кассет с порнухой я мог, в принципе, отыскать в завале своего стола: Но: Вялая она какая-то, неживая, что ли:

Случайно перевёл взгляд на примостившуюся рядышком беременную панду.

Приподнялся и раздвинул ей лапы. Показалась макушка детки.

Моё лицо приняло серьёзный врачебный вид.

Под плюшевый зад зверька я подложил подушку.

Я принимал роды.

Заставлял панду тужиться и правильно дышать. Уговаривал потерпеть.

Роды прошли успешно. Шлепнув детёныша по попке, положил его на живот разродившейся. Пожалел, что не догадался соорудить пуповину. Было бы достовернее.

Член мой неожиданно напрягся, подрагивая. Несколько раз я провел по нему ладонью. Отчётливо ощущал набухшие вены.

Я навалился на панду всем телом и погрузил член в мягкое синтепоновое лоно. Головку непривычно щекотало. Уткнувшись в подбородок панды, я начал двигаться, убыстряясь и начиная порыкивать.

Через пару минут я взорвался горячим потоком.

Сотни, тысячи, миллионы и миллиарды белых брызжущих искр вспыхнули и угасли под закрытыми веками моих глаз.

День всё не заканчивался никак.

Мне было плевать.

Усталый, счастливый, опустошённый, я спал крепким сном.

Сном молодого отца.

Куличики

Чудесно лето. Чудесно небо - светлое, голубое, розовое - фруктовый пломбир растаял, растёкся над Москвой, дразня вечерней прохладой.

Пятница.

Зашипела натруженной гидравликой престарелая электричка. Забубнил машинист привычной скороговоркой названия станций, что проследуют без остановки. Всхлипнув, сомкнулись обрезиненные двери.

Поехали.

«Он сказа-ал: «Пое-ехали!»- и махнул руко-оой!» - завертелась в голове строчка забытой песни.

Гагарин, забытый кумир забытого детства, летел к сияющим звёздам, помахивая рукой в толстой белой перчатке.

Егоров, лысеющий сразу в двух местах - прямо надо лбом и районе макушки - менеджер «Седьмого континента» ехал на дачу, попивая прохладное «клинское».

В синей сумке, с удобным ремнём через плечо и боковым карманом на молнии - пара толстых батонов докторской, хладная туша липецкого цыплёнка охлаждённого, какое-то юбилейное печенье и ещё уйма всего по списку, надиктованному женой на автоответчик.

К выпуклому боку сумки привалился пакет с ковбоем на лошади.

В пакете томились, исходя капельками влаги, тёмно-зелёные, обновлённого дизайна бутылки.

Под ними, в жёлтой капроновой сетке, подарок Антошке - лопатка, совочек с грабельками и целый набор трогательно-округлых, свежее пахнущих пластиком формочек. Бабочка, коровка, рыбка, лошадка и кто-то ещё, кого Егорову, сколько не теребил он в магазине сеточку, разглядеть не удалось.