Книга Палитра сатаны - Анри Труайя

Лицо Гортензии осветилось, будто луч солнца согрел его грубые черты. Она вытерла тряпкой руки, сняла фартук, поправила на затылке выбившуюся непослушную прядку и вопросила:

— А как насчет курятины с зеленым горошком на ближайшее воскресенье? Это его любимое блюдо.

— И мое тоже, — вздохнул Мартен.

2

— Хорошо бы показать ему вашу библиотеку! — подал мысль Мартен.

Альбер Дютийоль смущенно улыбнулся. Это был плотный мужчина с широким розовым лицом и густой серебряной гривой, свисавшей прядями на уши и затылок, а взгляд его бледно-голубых выцветших глаз хранил в себе все благодушие раннего детства.

— Ну конечно же, Альбер, — вступила в разговор супруга библиотекаря. — Уверена, это очень заинтересует мсье.

Люсьен всем своим видом продемонстрировал крайнее удивление:

— Вы могли бы называть меня Люсьеном. После стольких-то лет знакомства!..

— Тогда и меня зовите Мирей.

— Это не совсем одно и то же… Никогда не осмелюсь!

— Но я настаиваю!

Она явно жеманилась. На вид ей давали лет сорок, и по всему выходило, что когда-то она была хорошенькой. От прежнего великолепия остались дерзкий взгляд зеленых глаз, пухлый рот и кошачья грация движений. Альбер Дютийоль, выглядевший ее отцом, обволакивал жену растроганным взглядом. Люсьен поклонился и произнес с комическим усилием:

— Хорошо, Мирей.

Все заулыбались. Мартена радовало, что сын произвел на Дютийолей хорошее впечатление. Конечно, они уже давно знали Люсьена, но потеряли его из виду с тех пор, как он обосновался в столице. Может, Альбер Дютийоль, имея множество связей, в том числе с влиятельными людьми, поспособствует его отпрыску найти работу поблизости? Библиотекарь пообещал заняться этим делом, не переставая напирать на то, что подобная попытка в период экономической рецессии отнюдь не легка. Обернувшись к Люсьену, он спросил:

— Вы любите читать?

— Книги? Еще бы! — уверенно воскликнул Люсьен.

— Вы много читаете?

— Ну не так чтобы очень…

— Какого рода вещи?

— Да всякого…

Люсьен врал без стеснения, врал медоточиво, с открытым лицом и бархатистой задушевностью во взгляде.

— Что ж, тогда приглашаю вас заглянуть ко мне в пещеру, — предложил Альбер Дютийоль.

Все прошли в соседнюю комнату. Каждый раз, бывая там, Мартен испытывал стыд за собственное невежество и восхищение перед ученостью приятеля, хранившего в памяти столько печатных страниц. Зрелище сотен томов в дешёвых бумажных и дорогих кожаных переплетах, дремавших рядком на полках, побуждало его удерживать дыхание и ступать на цыпочках. Все это было расставлено по порядку, снабжено этикетками и разделителями, расписано на карточки, словно лекарства в аптеке. В воздухе стоял запах пыли и прелой бумаги.

— Сколько здесь томов? — поинтересовался Люсьен.

— Точно не могу сказать, — ответил Альбер Дютийоль. — Предположительно тысячи четыре.

— И вы их все прочли?

— В общем и целом.

— О чем там речь?

— В основном об истории… Романы я ценю не столь высоко.

— Наш друг Альбер Дютийоль без ума от эпохи Наполеона Первого, — объяснил Мартен. — Об императоре и его окружении он знает гораздо больше любого нынешнего политика! Мемуары, дипломатическая корреспонденция, личные письма — все это он проглотил без счета! И помнит обо всем. Память у него слоновья!

— Не надо преувеличивать, — замотал головой Альбер Дютийоль.

— Мартен вовсе не преувеличивает, — вставила словцо Мирей. — Иногда за обедом муж говорит со мной о людях, живших в те времена, будто это наши с ним знакомые… И, уверяю вас, это не так забавно, как кажется, если что ни день…

Гости сочли уместным издать два-три негромких вежливых смешка.

— Жена права, — признался Альбер Дютийоль. — Как только появляется новая книга, посвященная этой эпохе, я спешу ее приобрести.

— Даже если она очень дорого стоит, — заметила Мирей, погрозив ему пальчиком. — Он нас разорит с этой своей манией! А теперь еще стал гоняться за подлинниками.

— Ну, в пределах разумного, — запротестовал Альбер Дютийоль. — У меня нет средств платить за автографы великих людей, но иногда попадаются весьма курьезные образцы… Да вот, к примеру.

Он открыл шкафчик и достал оттуда пожелтевший листок, поперек которого темнели несколько нервно нацарапанных строчек.

— Письменное поручение, собственноручно подписанное генералом графом Бертраном! — гордо провозгласил он.

— Потрясающе! — восхитился Люсьен, даже не взглянув на драгоценный листок. — И сколько вы за это заплатили?

— Это секрет! — объявил Альбер Дютийоль и прижмурил глаза, словно громадный котище перед плошкой молока.

— Даже мне не говорит! — всплеснула руками его супруга, состроив гримаску, выражавшую наигранное возмущение.

Мартен склонился над документом, не спеша, слово за словом, разобрал его и дал волю почтительной меланхолии, что всегда захлестывала его душу при виде осколков безвозвратно минувшего. Он подумал, что этот клочок бумаги, ныне ставший лишь любопытным пустячком, некогда сыграл самоважнейшую роль в жизни людей, которые теперь никого уже не занимали. Кто таков был этот генерал Бертран? Мартен не знал, и, странное дело, его почтительность от подобного обстоятельства только возрастала. Голова приятно пошла кругом от туманных хронологических фантазий, и он прошептал:

— Как это волнует! Думаешь о руке, начертавшей эти строки, о годах, миновавших с тех пор…

Жалея о своей неспособности точнее выразить, что испытывает, он щелкнул пальцами и прибавил, обращаясь непосредственно к Люсьену:

— Наш друг Альбер Дютийоль дает мне иногда кое-что почитать. Заделывает прорехи в моем образовании… С немалым запозданием, конечно, но лучше поздно, чем никогда…

— Я иногда спрашиваю себя, о чем они могут часами говорить друг с другом? — произнесла Мирей, недоумевающе взглянув на Люсьена.

— О Наполеоне, вне всякого сомнения, — не скрывая иронии, откликнулся тот.

— Сюжет воистину неисчерпаемый! — кивнул Альбер Дютийоль. — Но мы, естественно, этим не ограничиваемся, не правда ли, Мартен? Там всего хватает, речь заходит о живописи, о музыке, политике…

Все вернулись в маленькую гостиную, где Мирей разлила чай по разномастным чашкам. В подобном разнообразии, пояснила она, ярче проявляется личность владельца, в этом больше шика, нежели в банальных фарфоровых сервизах. Люсьен с чрезвычайным жаром подтвердил ее слова. В голосе Альбера Дютийоля явственно прозвучали нотки супружеской гордости, когда он заметил:

— У моей половины всегда оригинальные идеи. Она не в ладу с общепринятым мнением.