Книга Кремлевские призраки - Игорь Харичев

Мне оставалось только неопределенно пожать плечами. Прежде я никогда не предполагал, что буду работать там, где многие годы работал Иван Алексеевич, отец Кольки, моего лучшего школьного друга Николая Журавлева. Случайно или нет оказался я здесь, в этих стенах, на этом столь важном для нашей истории пространстве – не знаю. Впрочем, есть же судьба. У каждого человека. У города. У страны.

– Есть, – охотно согласился мой странный собеседник, вновь подслушав мои мысли. – Но есть и свобода выбора. Многое зависит от людей, от их решений, поступков. Пренебрегать этим глупо. Тебе пора. Об этой встрече ты забудешь. Хотя нужные для тебя мысли останутся. Все. Иди.

Я не удивился, не спросил, почему забуду. Я встал и направился к двери…

II. Ночное совещание

– Я вам, Дмитрий Сергеевич, расскажу, что случилось тогда, перед октябрьскими событиями. Только вам, другим не рассказывал. Вы поймете, почему я никому не рассказывал. Так вот, управление делопроизводства, где вы работаете и где я работал – серьезное управление. Вы-то знаете. Без него ни один указ не может выйти, ни одно совещание не может быть проведено. Целая отрасль деятельности. Делопроизводитель – очень нужный человек. Документ особого отношения к себе требует. Допустим, президент подписал указ. И что с того? Пока указ не выпустят, его как бы нет. А кто выпускает? Делопроизводство. Солидное мероприятие тоже с бухты-барахты не проведешь. Особенно с участием президента. Опять наше управление. Мы и располагаемся недалеко от президента, в том старинном здании, в котором когда-то давно сенат был, а потом Ленин, Сталин работали. И Брежнев, конечно… Президента я часто видел. С Мухановым знаком. С Воропаевым – тоже. Люди хорошие.

Ну вот, дежурю по управлению. За главного, значит. Вечер беспокойный выдался. Звонки, задания. Справки разные. Ну, это как обычно. Я даже на минутку не прилег отдохнуть на диванчик. Все крутился, то данные уточнял, то справку писал. Уж совсем поздно было. Вдруг звонок. Правительственная связь. Поднимаю трубку, говорю: «Дежурный». И тут мне из трубки довольно знакомый мужской голос говорит: «Подойдите в зал на втором этаже. Обеспечьте проведение совещания». Отвечаю: «Иду». А сам думаю: «Где же я слышал этот голос, срывающийся такой, сипловатый». И так я задумался, пытаясь вспомнить, чей это голос, что не сразу понял – да ведь полночь. Какое совещание? «Может, Ельцин, – прикидываю, – кого-то собрал? Что-то срочное?»

Спустился на второй этаж. Подхожу. Дверь в предбанник открыта, но там никого. «Не может такого быть, – проносится в голове. – Ни одного охранника?» Действительно, если совещание с участием Ельцина, на подходах охранники. Президент все-таки. А тут – никого. Ну ладно, захожу в зал. И глаза на лоб лезут. Там такой вытянутый стол, еще с тридцатых годов, и вот за этим столом сидят Ленин, Сталин, Маленков, Булганин, Хрущев, Брежнев, Андропов… и Черненко. Ленин в своей троечке привычной, Сталин – во френче, строгий такой. Брежнев со всеми своими орденами. Хрущев крутит лысой головой, глазки хитрые-хитрые. Маленков с какой-то бабьей физиономией. Причем Ленин сидит во главе стола, а Сталин и Брежнев – ближе всех к нему, хотя и по разные стороны стола, остальные – за ними. Я опешил, стою, не знаю, что делать. Тут Черненко поворачивается ко мне и говорит: «Вы пришли? Ведите протокол». И я понял, с кем по телефону разговаривал. Он звонил. Сел я за столик сбоку, разложил бумагу. Смотрю, Ленин явную нетерпеливость проявляет, пальцами по столу стучит, дергается. Потом не выдержал, говорит:

– Ну-с, будем еще ждать или начнем?

Сталин повернулся к нему и с таким приятным грузинским акцентом:

– Надо начинать.

И Брежнев ему вторит своим путаным голосом:

– По-моему, пора начинать.

Ленин внутренне собрался и словно откуда-то энергию вобрал – глаза целеустремленностью горят, пальцы успокоились.

– Ну, хорошо. Нам необходимо, товарищи, в свете надвигающихся в России событий, в преддверии противостояния срочно решить наиважнейшую проблему, – говорит своим съедающим «эр» голосом. – Необходимо ответить, что такое жизнь? Вопрос непростой. Очень даже непростой. Но это не значит, что мы не должны пытаться его решить. Считаю, подход должен быть таким: жизнь дается человеку как испытание. И задача – преодолеть все, что выпадает на долю каждого, что дает ему судьба. Скажем, октябрьский переворот и приход большевиков к власти в семнадцатом, гражданская война и все последующее – это испытание, данное свыше для всех, живших в России на тот момент, живших позже и живущих поныне. Да и не только в России. – Он вскочил, засунул руки в карманы и заходил от окна к стене и обратно. – Смысл всего именно в испытании, дающемся для преодоления. Вот что существенно. Трижды подчеркиваю, преодоление – это главная задача. И никто из не выдержавших испытание не может быть оправдан какими бы то ни было причинами. – Последнее Ленин произносит, вытащив из кармана правую руку и размахивая вытянутым пальцем. Договорив, он успокаивается, стоит несколько секунд, поглощенный в свои мысли, потом вспоминает о собравшихся. – Предлагаю товарищам высказаться по затронутой теме. Иосиф Виссарионович, прошу. – И тут же поворачивается ко мне. – Успеваете фиксировать?

– Да, Владимир Ильич. – Я с готовностью киваю.

Ленин отворачивается, подходит к своему стулу, выжидающе смотрит на Сталина.

– Думаю, что товарищ Ленин не совсем прав, – не спеша, без всякого напряжения в голосе начинает Сталин. – На мой взгляд, жизнь дается нам для борьбы. Можно сказать, что борьба и есть жизнь. Борьба за свои идеалы, за вечные ценности. Бескомпромиссная, без всяких скидок для себя, для друзей, для близких. Конечно, если есть борьба, есть победившие и проигравшие. Но на самом деле проигрывает не тот, кто проиграл, а тот, кто уклонился от борьбы. – Сталин замолкает, спокойно раскуривает трубку, выпускает несколько раз клубы дыма. Я вижу, что он размышляет. Вот он отставил трубку. – В конце концов, сталкиваются не люди. Сталкиваются идеи. Жизнь идей и есть высшая жизнь. Все остальное – ее отражение. С этой позиции и следует все учитывать. Думаю, товарищи поддержат меня.

Булганин шумно вздыхает. На его скучном лице висит виноватое выражение.

– Вы закончили, товарищ Сталин? – холодно интересуется Владимир Ильич.

– Я все сказал, товарищ Ленин, – ровным, как бы слегка усталым голосом отвечает Сталин.

– Георгий Максимилианович. – Ленин переводит глаза на сидящего рядом с Иосифом Виссарионовичем Маленкова.

У Маленкова не только бабье лицо, но и голос, мелкий, срывающийся:

– Порой может показаться, что жизнь – это сплошная цепь ошибок, которые мы совершаем, что она дается нам для разочарования… Разочарования в себе, в других людях. В самой жизни. А потом это проходит. И кажется, что все в порядке. Я думаю, что жизнь в постоянной смене одного другим, в разнообразии, в обновлении. В чередовании хорошего и плохого. – Он бросает быстрый взгляд на Сталина и добавляет скороговоркой. – Конечно, за всем этим есть идея. Максимальная переменчивость природы. И, наверно, борьба. Чтобы эту переменчивость обеспечить… – Тут он совсем мрачнеет. – Но слишком много разочарований. Слишком… По данной теме у меня все. – Он замолкает словно прилежный ученик.