Книга Рай под колпаком - Виталий Забирко

А вообще, сотворил глупость. Если за мной действительно началась охота, то сотовый телефон могли прослушивать или же в банке вести запись телефонных разговоров. Идентифицировать голос — пара пустяков, кем ни называйся… По всему понятно, что игра со мной началась, ждут ответного хода, который я в растерянности совершу. Поэтому лучше всего сохранять спокойствие и вести себя так, будто ничего не произошло.

Откинувшись на спинку кресла, я закрыл глаза и минут пять обстоятельно осмысливал ситуацию. Да, пожалуй, ничего не предпринимать — это лучший выход из положения. Посмотрим, что против меня предпримут.

И все же кое-что я сделал. Сел за компьютер, вошел в Интернет и попытался выяснить, что это за язык такой — йорокский и правильно ли мой гость перевел с него слово «ауфлемэ», которое столь странным образом подействовало на меня. Языка я такого не обнаружил, самым близким по звучанию к его названию было слово йоркширы. Английская порода свиней, отличающихся особой плодовитостью. В общем, свинячий язык. А вот слову «ауфлемэ» и близко ничего по созвучию не было. Конечно, написание слова и его произношение, например в английском, понятия разные, и я попытался, по аналогии с Ремишевским, переиначившим наркоманов в маркоманнов, составить нечто подобное. Получилась полная чушь. Аутофлегма — посторонняя плесень. Хотя, возможно, на свинячьем языке так и называют хозяина…

Чертыхнувшись из-за бесполезно потраченного времени, я вышел из Интернета и вычистил из памяти компьютера все файлы, до которым можно проследить, чем занимался. Если кто-то пожалует в квартиру в мое отсутствие, незачем ему знать о моих лингвистических изысканиях.

Выключив компьютер, я заварил кофе и вышел с чашечкой на балкон. Панорама города не подняла настроение, наоборот, навеяла грусть. Точно так я стоял на балконе пять лет назад, когда приехал в краткосрочный отпуск из спецшколы ФСБ на похороны родителей, погибших в автомобильной катастрофе, и испытывал почти аналогичное чувство. Почему-то появилось стойкое убеждение, что Холмовск придется скоро покинуть. Быть может, навсегда. Своей интуиции я верил.

Глава 2

Холмовск был молодым городом, основанным в пятидесятые годы двадцатого века на месте разведанных залежей бокситов. Неизвестно, кто руководил строительством нового города, но поступил он разумно. Рядом с рудником поставили ТЭЦ, затем возвели алюминиевый завод, и замкнутая система производства позволила горожанам гораздо легче перенести социальные потрясения, обрушившиеся на Россию, поскольку спрос на алюминий как внутри страны, так и за рубежом никогда не падал. Несколько позже был построен номерной авиационный завод, в просторечии шутливо именуемый «КБ Мокрого», так как штурмовиков серии «Су» (КБ Сухого) здесь никогда не производили. В период жесточайшей стагнации экономики «КБ Мокрого» переквалифицировалось на выпуск алюминиевых кастрюль, но в настоящее время вновь появились военные заказы, и жизнь потихоньку наладилась. Конечно, не как в столице, но вымирать город не собирался, в отличие от многих других городов, построенных во времена социализма в угаре комсомольских ударных строек.

Мне нравился Холмовск, тихий, спокойный, хотя родным город не был — сразу после окончания десятилетки я вместе с родителями, спасавшимися от нищеты и безработицы, перебрался сюда из беспросветно бесперспективного Лебединска, где, кроме химерически громадного котлована на месте некогда знаменитой Курской магнитной аномалии да заброшенного из-за отсутствия сырья горно-обогатительного комбината, ничего примечательного не было. Из Холмовска я ушел в армию, здесь похоронил родителей и жил один уже почти пять лет. Скорее всего, прожил бы и оставшуюся жизнь, да, видимо, не судьба.

Охваченный ностальгической грустью, я медленно проехал по центральной улице, бросая тоскливые взгляды на дома, витрины магазинов, прохожих, будто прощался с ними навсегда. Рановато, конечно, — пару недель, а то и месяцев здесь еще поживу, пока более-менее не обрисуется ситуация, но, боюсь, когда придет пора уносить ноги, будет не до прощания и ностальгии.

Свернув к алюминиевому заводу, я доехал до моста через речку Лузьму и, оставив «Жигули» на платной стоянке, направился в ресторан «Chicago», некогда называвшийся «Вильнюсом», но теперь (то ли в пику отделившейся от России Литве, то ли в честь политического курса правительства) получивший название всемирно известной гангстерской столицы. Пройдя через полупустой зал, я вышел на открытую террасу, где почти никого не было — все-таки весна, прохладно, и солнце, едва миновав зенит, только-только начало прогревать край террасы. Не хотелось сидеть в душном прокуренном зале и, против воли, слушать чужие разговоры за соседними столиками.

Усевшись за единственный освещаемый солнцем столик у самого парапета, я окинул взглядом террасу. В дальнем конце расположились двое кавказцев в одинаковых черных кожаных куртках. Судя по тому, как быстро они ели, и отсутствию спиртного на их столике, к криминалитету, вопреки устоявшемуся мнению о кавказцах, они не имели никакого отношения. Мелкие торговцы, доставившие в город ранние овощи и теперь по-быстрому перекусывавшие перед обратной дальней дорогой. А справа от меня, через столик, сидела Верунчик — симпатичная молоденькая проститутка, представлявшаяся клиентам как Инга. На столике перед ней стоял бокал с пепси-колой, она жадно курила, зябко кутаясь в курточку, и то и дело бросала на кавказцев призывные взгляды. «Призывность» получалась плохо — в глазах Верунчика-Инги было больше тоски и понимания того, что все ее старания напрасны. Это не клиенты — это полный облом.

Я невольно пожалел Верунчика. Ее сутенер Афанасий заставлял девушку торчать, в ресторане с утра до ночи, хотя в «дневную смену» подцепить клиента шансов практически нет. Спрос на «ночных бабочек» начинается поздним вечером, да и то ближе к закрытию ресторана.

— Привет! — махнул я рукой.

Она кисло улыбнулась, кивнула. Знала, что я не из разряда клиентов.

Внезапно я понял, что одно дело — сидеть в одиночестве в зале ресторана и слушать чужие разговоры, но совсем другое — просто поболтать со знакомым человеком. Разрядиться в пустопорожнем разговоре, чтобы снять душевный дискомфорт, вызванный визитом Ремишевского, сейчас просто необходимо.

— Есть хочешь? — спросил я.

Она одарила меня все еще недовольным взглядом, но тут же расцвела в благодарной улыбке.

— Ага!

Верунчик подхватилась из-за столика и быстренько перебралась ко мне.

— Ух ты! — обрадовано сказала она, усаживаясь в пластиковое кресло. — У тебя здесь тепло, солнышко греет, а я, дура, сидела в тени…

Появился официант. Валера. Что хорошего переняли у Запада в «Chicago», так то, что за завсегдатаями закрепляли конкретных официантов. Где бы я ни сел, меня обслуживал только Валера.

— Добрый день, — поздоровался он.

— Здравствуй, Валера. Значит, закусочку как всегда, но на двоих.

Валера кивнул.

— Салатики из свежих, надеюсь, грунтовых, овощей? — Я выразительно покосился на двух кавказцев.