Книга Черное Пламя - Стенли Вейнбаум

Но жизненно важное различие крылось не в уровне способностей Эдмонда, а в самой его природе. Понимание этого пришло как суммарный накопленный результат бесконечных выговоров учителей, которые частенько наставляли на ум странного ребенка, используя старинные поговорки, смысла которых Эдмонд не понимал и не старался понять, считая пустым сотрясением воздуха. Темная пелена, скрывавшая до времени еще не оформившееся знание, спала в седьмом классе, и случилось это так.

Шел урок географии, на котором учитель неоправданно долго и нудно рассказывал о все возрастающей роли Южной Америки для Соединенных Штатов. В разгаре объяснений скучающий Эдмонд слегка скосил глаза к окну. На улице творилось что-то необычное: на перекрестке, возле помятых машин бегали и суетились какие-то люди, прохожие с интересом наблюдали за развитием событий. Заинтригованный мальчик сделал неосторожное движение головой, что не укрылось от раздраженно-бдительного взгляда классной дамы.

— Эдмонд Холл! — тут же раздался властный окрик. — Сделай одолжение, забудь про окно и слушай, о чем говорят в классе.

И за этим последовало самое немыслимое из всех привычных до тошноты заявлений.

— Никто не может думать о двух вещах сразу!

Но Эдмонд знал со всей очевидностью, что учительница ошибается. Он-то как раз мог с необычайной точностью и ясностью размышлять о двух вещах одновременно.

Глава третья

ПОЗНАНИЕ САМОГО СЕБЯ

Средняя школа. Границы мира слегка раздвинулись, и в освободившемся пространстве стало гораздо проще передвигаться в одиночестве. Новые учителя, приходящие лекторы, и нет бдительных взглядов, подозрительно провожающих одиноко бредущего мальчика. Эдмонд был почти удовлетворен.

Худенький малыш превратился в стройного, довольно высокого четырнадцатилетнего парнишку. Некая аскетическая угрюмость уже наложила свой отпечаток на черты его еще не оформившегося лица, а редкие улыбки, больше похожие на иронические усмешки, предвещали, что скоро сие лицо приобретет законченную «демоническую прелесть». Мальчики недолюбливали его, девочки просто не замечали; его же не тянуло ни к одним, ни к другим; более того, Эдмонд спокойно, но всякий раз решительно отвергал редкие предложения дружбы.

И здесь учеба не легла на его плечи тяжелым грузом. Эдмонд не растерял легкости восприятия нового, не притупилась его феноменальная память. Двух семестров оказалось вполне достаточно, чтобы выполнить все необходимое по выбранному курсу, предав презрительному забвению все остальные предметы. По этой причине в его распоряжении оказалось достаточно свободного времени для исследований, которым с необычайным упорством он предавался вот уже целый год, — познанию самого себя.

Робкое понимание своей исключительности переросло в твердую уверенность. Теперь Эдмонд точно знал, что обладает двумя абсолютно равными и независимыми механизмами мышления, каждый из которых мог следовать своей, совершенно независимой цепочке мыслей. Он частенько читал сложнейший научный труд, предаваясь при этом бездумным и неторопливым мечтаниям. А еще он мог объединить два своих интеллекта в одну могучую силу и, если бы захотел, мог продемонстрировать своим наставникам такой широчайший кругозор и глубину знаний, что, безусловно, сразил бы их наповал. Он мог читать с необычайной быстротой и легкостью, когда одного взгляда оказывалось достаточно, чтобы усвоить половину страницы печатного текста. Или мог позволить себе, не прибегая к помощи мела или карандаша, в уме решать квадратные уравнения из курса школьной алгебры. Но он никогда не щеголял своими способностями и не выставлял их напоказ. Следуя однажды выбранной линии поведения, он не вызывался в добровольцы, никого не поправлял и, лишь слушая ответы умницы Поля, иногда мог себе позволить брезгливо улыбнуться.

Прошел год, и снова замелькали рядом иссиня-черные косы маленькой Ванни. Возмужавший Поль, с манерами, приличествующими выпускнику, прогуливал даму по школьным коридорам; и она по-прежнему улыбалась при встрече с Эдмондом. А он, отметив несколько рассеянное выражение ее лица, вспомнил, что этим летом Ванни похоронила отца.

А в библиотеке их дома на Кенмор-стрит, все так же курил его стареющий отец. Некогда столь дальновидно приобретенные акции, увеличившись в числе, стали приносить вполне приличествующий безбедной старости доход, позволив, ради покойного существования в тени, оставить практику. Джон все так же не признавал автомобили как средство передвижения, бранился, вспоминая суету Лупа, и читал консервативную «Дейли Ньюс». В Европе уже два года шла война, и седовласый филантроп отправился за океан в твердой уверенности к Рождеству вернуть солдат из окопов. После избирательной гонки, когда чаша весов в течение нескольких дней склонялась то в одну, то в другую сторону, на второй срок был избран прежний президент.

И на фоне этих исторических событий в тихом доме в Кенморе прекрасно уживались отец и сын Холлы. Старый Джон был вполне удовлетворен сдержанностью и склонностью к одиночеству единственного сына, усматривая в этом признаки трудолюбия и серьезности намерений. И Эдмонд был доволен, что никто не вмешивается и не нарушает размеренный покой его досуга. Вечера они проводили за чтением и иногда беседовали. Беркли и Юм были давно отправлены на полки, и теперь Джон корпел над великой «Критикой» Канта, ну а не признающий романы Эдмонд страницу за страницей перелистывал тома «Британники». Его мозг, не упуская самой малой подробности, как губка впитывал поток знаний, но поток сей был не систематизирован и случаен, ибо при малом жизненном опыте бывает весьма затруднительно определить, что имеет практическую ценность, а что носит характер пространственных, теоретических рассуждений. Таким образом, старый Холл, не имея опоры в простых знаниях, был погружен в мир философии, а молодой подбирал в беспорядке разбросанные кирпичики знаний и складывал из них постройку, не имевшую в своей основе никакой философии.

И годы проходили, как слоны на параде — хвост к хоботу, хобот к хвосту. Эдмонд поступил в Университет, где перед ним открылись такие же широкие возможности пребывать в одиночестве, как и в розовые годы детства. В мире воевали, потом закончили воевать, но все это отразилось на забавном семейном укладе дома Холлов в несколько меньшей степени, чем «гуверизация», заем Свободы и «лишения» вегетарианского дня. Мир зализывал раны, а Эдмонд Холл вступал в трепетную пору юности.

Избрав медицину как свою будущую специальность, Эдмонд вновь погрузился в рутинное существование с единственным маршрутом между домом и аудиториями. Университетский городок располагался в предместье Чикаго, и так как старый Джон продолжал скептически относиться к авто и двигателям внутреннего сгорания, то до места наш молодой герой добирался весьма прозаическим способом — на городском трамвае. Первый год пребывания на медицинском факультете по сути своей оказался повторением уже виденного и слышанного в школьных стенах. Где-то рядом совершенствовался в английской литературе Поль, и, встречаясь, они бегло кивали друг другу, а сам профессор Варней читал Эдмонду курс лекций. Эдмонд не испытывал особого интереса ни к одному из предметов первого курса, но медицинский факультет не баловал своих студентов правом широкого выбора. Правда, был изученный с необычайной легкостью французский.