Книга Бог со звезды - Анна Чащина

В общем, пока нахожусь в относительной безопасности, подумаю-ка над тем, на что вечно не хватает времени. Почему, например, шантийцам не позволено собираться количеством более ста человек? Почему любой клан, разросшийся до такого количества, должен разделиться пополам и разойтись на расстояние нескольких километров менее чем за сутки? Единственный плюс столь жестких мер — теперь в каждом городе живут мои соплеменники, готовые подставить плечо, прикрыть грудью… э, точнее, принять на определенных условиях.

В юности я могла бы войти в любой клан. Теоретически. Но не теперь. Шантийцы не дают постоянного убежища наемникам, а также членам гильдий или мастерам кланов, принадлежащих к ступеням. Подобное лицемерие противно их натуре. Хотя посмотрим правде в глаза: нечасто представителям моего вида приходится столкнуться с подобной проблемой. В нашем мире регулярно проливается кровь «саранчи», их положение в обществе где-то между нищим сбродом и безропотной прислугой, да и законы к ним суровы. Проступок, что обойдется кельду в солидный штраф, для шантийца обернется заключением в тюрьму. У них остался только кодекс, которому слепо повинуются все шантийцы. Единственная святыня, свод правил, который написали они сами, а не предписали им…

Я поймала себя на том, что думаю «они», а не «мы». Весело.

Можно спрятать амулет, притвориться, что незнаком нож, но как спрятать натуру? Получалось, я сама пришла к неутешительным выводам, о которых столько раз говорил Стоуш. Одиночкам не стоит рваться в стаю.

Отказаться от помощи, обычного человеческого тепла? Это выше моих сил. Как еще отогреться? Иногда закрыть глаза и притвориться — разве такой уж большой грех? Просто получить короткую передышку на пару вздохов. Пока еще кто-нибудь не посмотрит с ненавистью.

Если Стоуш пошлет далеким адресом и не захочет разговаривать со мной, придется уходить в горы. Двину через перевал, и примерно через неделю окажусь около моря. Там сяду на корабль, и сам рогатый дьявол меня ищи, не найдешь. Главное, не промахнуться, не стать слишком самонадеянной. У бога со звезды могут оказаться союзники и длинные руки. Сомневаюсь, что он вот так возьмет и легко простит меня за попытку убить его. Пусть сама попытка осталась лишь намерением. Ведь по кодексу… да что о том думать. Кодекс наемников уже не про меня.

Вагон качнулся, дернулся и замер. Я поглядела в окно. Полузабытая станция… Да уж, с хорошей памятью о забытье можно только мечтать! Черт!

Я резво подскочила с места и, расталкивая локтями пассажиров, рванула к выходу.

Паровоз пофыркивал, словно ретивый конь, из трубы рвались клубы пара. Внезапно раздался пронзительный гудок, и состав медленно тронулся.

Я спрыгнула с подножки, по инерции сделала несколько шагов, остановилась.

Весна набирала силу. Какое-то упоительное очарование было в этом возрождении природы. Интересно, жив ли старый Кебук? Я глубоко вздохнула. В ноздри ударил чуть сладковатый запах цветущих некриций — растений, выглядящих, как торчащие из земли длинные палки с пучком пушистых фиолетовых отростков сверху, — смешанный с горьким дымом, холодом весеннего ветра и надеждой на удачу.

Вот теперь можно неспешно осмотреться.

Мне, как обычно, не повезло. На станции вышли три калеки и знакомый по скандалу старик. Он демонстративно плюнул в мою сторону и отвернулся. Я сдержалась и не плюнула в ответ, но аж дрожь пробрала от ярости. Нет, нельзя. Надо уходить, и поскорее. Не хватало еще, чтобы в лицо запомнили.

Тропка поросла молодой травкой. Лохматые былинки, похожие на пушистых гусениц, пугливо извивались, торопились отпрянуть из-под ноги и темнели, если ускользнуть не удавалось. Я вспомнила, как летом мохнатыми телами гусениц — огромными, почти с руку ребенка, — были обвешаны все деревья в округе.

Через какое-то время примятые пучки травы оживали, наливались цветом и снова испуганно метались пушистыми змейками. Казалось, под ногами непрерывно движется куда-то сама земля. К осени растительность на склонах станет темно-красной, жесткой и почти неподвижной. А сейчас призывно-яркая, сочная она манила к себе обещанием отдыха. Мир оживал после зимы. Так и хотелось сойти с дороги да завалиться где-нибудь на полянке. В небо поглядеть. На пробегающие пеной облака, на бирюзовую глазурь неба.

Я торопливо поднималась вверх по склону. Еще немного — и откроется вид с горы. Красотища, дух захватывает. Безбрежное разноцветное море, мшистые великаны, уснувшие навечно — Холмогоры. Дом.

Немного запыхавшись, я привалилась к дереву. Его влажная чуть подрагивающая поверхность, состоящая из мелких ячеек, наполненных синими слепыми глазками, приветливо запульсировала, подалась вперед. Я посмотрела наверх, туда, где сплетались в жгуты тысячи ветвей-хлыстов с пучками сине-зеленых крошечных листочков. Глазастое дерево. Шаас. Название осталось еще от ящеров. Я погладила ствол ладонью, ощущая покалывание в пальцах.

Ну вот. Теперь к старой дороге, по которой когда-то ходили караваны, а там и до села рукой подать. Только его я обойду краем. Селяне и в пору моего босоногого детства терпимостью к сироткам не отличались.

Неожиданно навалилась дурнота, виски сжало, словно обручем, а сердце затрепыхалось с перебоями. Я упала на колени, хватая ртом воздух. Сорвать амулет сил не хватало, пришлось, перебарывая удушье, медленно стянуть через голову. Едва я отшвырнула его в сторону, сразу отпустило. Вот тебе и память. С досадой кинула последний взгляд на черную глянцевую поверхность, поднялась с колен и зашагала без оглядки.

Прости, бог со звезды. Я все равно не вернусь.

Когда впереди показалась изгородь, я не смогла удержаться от дурацкой улыбки. Неужели не была здесь так долго? Вот она, собака-изгородь, старая, верная, все так же караулит глупых селян. Я подошла ближе и ласково потянулась к изумрудной зелени. Изгородь встрепыхнулась, зашумела всеми листьями сразу, словно заворчала… И цапнула, обжигая ядом.

— Пакость зеленая! — крикнула я, отдергивая руку.

Признав хозяйку, изгородь виновато съежилась, и ближние листочки посыпались вниз.

— Кто еще? — раздалось со двора.

Пришло время съеживаться мне. Стоуш. Я прикусила губу и бочком протиснулась в дыру, до сих пор исправно исполняющую роль калитки. Что-то заросла дыра…

За последние десять лет внешне я изменилась, но, думаю, вряд ли до неузнаваемости. Из-за особенностей физиологии все шантийцы немного похожи друг на друга. У них не бывает критических перепадов веса, вы не встретите полногрудую женщину или могучего, широкоплечего мужчину. Организм просто не справится с такой нагрузкой. Попробуйте каждые четыре месяца трансформировать вымя в мужскую грудь и обратно. Затраты ресурсов тела при переходе колоссальны. Да и некоторые другие «достоинства» устроены у нас иначе, чем у людей, просто скрыты внутри. Человеку, повстречавшему шантийца в бане, тот показался бы кастратом. На деле же природа мудрее. Зачем лишний раз задействовать выматывающие организм механизмы? Стоуш говорил, у человеческих младенцев мужского пола иногда бывают похожие нарушения. Для саранчи подобное — норма. Яичники исполняют две функции: левый женскую, правый мужскую. Потому мы так и плодовиты. Шантийцы могут рожать детей и зачинать их в определенные моменты цикла. Отчасти из-за сбивки его я и заподозрила, что нечисто дело. Прошло больше четырех месяцев, а признаки перехода в другую фазу до сих пор не появились.