Книга Тина и Тереза - Лора Бекитт

— Почему бы тебе не посоветоваться с мамой, Тесси? — тихо сказала Тина. — Она лучше меня объяснила бы тебе…

Да, Тереза это знала. Знала, что сделает Дарлин: обнимет, мягко прижмет к сердцу, как делала всегда, еще с раннего детства, с тех самых времен, как Тереза помнит себя, и, ласково гладя ее пушистые волосы, найдет такие единственно верные, правильные слова, с которыми, несмотря на самое сильное внутреннее сопротивление, придется согласиться. Ее слова, прикосновения, взгляды — в них особая сила, преодолеть которую она, Тереза, не сможет. И не решится покинуть мать.

— Понимаешь, Тина, ну что ждет нас здесь, меня, тебя, маму? Работа на виноградниках от зари и дотемна? А потом? Что останется нам с тобой? Выйти замуж за кого-нибудь вроде Фила Смита? Воспитывать детей? Заботиться о муже, который не очень-то этого и заслуживает? Трудиться по дому целыми днями? И так — всю жизнь?!

Она горячо говорила, сжимая руку сестры, пронзая ее серые прозрачные глаза силой своих — больших, темных, зажженных стремлением к чему-то неведомому, уже взявшему в плен часть ее во многом еще детской души. И тем больше ее раздосадовало, когда Тина с растерянным видом ответила:

— Все так живут… Что плохого в том, чтобы иметь семью, детей? Чем еще может заниматься женщина?

— Господи! Тина! Я хочу чего-нибудь добиться для себя, для тебя, для мамы! Вырваться отсюда, пока не поздно!

Последние слова она, забывшись, почти что выкрикнула и тут же, оглянувшись, увидела стоящую в дверях задумчиво-печальную Дарлин.

Тина тоже обернулась. После смерти отца мать сильно изменилась: казалась вечно усталой, двигалась медленно, точно во сне. Она старалась не плакать при дочерях, но и ее улыбку они с того страшного дня видели редко, хотя знали: мать только внешне стала суровей и словно отдалилась от них; на самом же деле только любовь к детям и привязывает Дарлин к жизни. Тина опустила голову. Улыбки отца ей вовек не видать, и от материнской осталась лишь бледная тень. А теперь еще Тереза грозится уехать!

И, воспользовавшись моментом, она сказала:

— Мама, Тесси хочет уехать!

— Я слышала, — спокойно произнесла Дарлин, перехватив укоризненный взгляд Терезы, который та послала сестре. — И даже поняла, почему. Сядь, Тесси! — кивнула она вскочившей на ноги дочери. — Поговорим.

Она заговорила, но не сразу — с минуту глядела на дочерей, тревожно ожидающих ее слов. Тина смотрела на мать широко раскрытыми доверчивыми глазами, а Тереза… Откуда в ней такая готовность к переменам, такие тайные скрытые силы, каких совсем не чувствуется в Тине? Верно что-то в ней уже утвердилось, созрело, тогда как душа Тины еще мягка, как воск. Очевидно, злоба окружающих, в частности этой проклятой Фей, заставила Терезу начать постижение законов реального мира, задуматься над жизнью, сбросив одежды детства. И в то же время Дарлин видела: взгляд глаз дочери, сияющих, темных, как перезрелые вишни, полон романтических грез, как и у Тины. Они обе мечтали, только по-разному или о разном… Просто душу Тины питает то, что давно утвердилось в мире, а Тереза из тех, кто творит собственную веру. И то, и другое одинаково неплохо.

— Я понимаю, Тесси, — сказала Дарлин, — ты хочешь там добиться того, что, как ты думаешь, не удастся сделать здесь. Но дело не во внешнем мире, а в нас самих. Мы рождены теми, кем рождены, человеческую натуру бывает трудно переделать, хотя, конечно, бывает и так, что порой намного больше усилий надо приложить, чтобы остаться самим собой. Кто сказал тебе, что там, в далеких краях, тебя ждут счастье и успех? Ты еще плохо знаешь не только людей, но и саму себя. Тина права — что ты там будешь делать? Определись сначала в своих склонностях… Конечно, там тебя никто не знает, и ты можешь попытаться создать в глазах людей новый образ, но стоит ли? Превращение не произойдет по одному лишь желанию! Трудности будут везде и, может быть, там как раз больше!

— Значит, я навсегда так и останусь «Хиггинс»? Нечего и пробовать что-либо изменить? — Она сжала губы, и глаза ее — чужие в этой семье — были полны укора, перед которым Дарлин чувствовала бессилие.

— Я в тебя верю, — сказала она, — если ты это имеешь в виду. Просто я считаю твое решение несвоевременным. Опрометчиво так поступать, Тесс! Тебе же всего шестнадцать!

Дарлин сказала так и подумала: «Не то, не то! Нужны какие-то иные слова!» И вдруг вздохнула полной грудью: прочь разум, надо дать волю чувствам, и все решится само собой!

— Доченька, я не переживу, если ты уедешь. — Она привлекла Терезу к себе. — Милая, не уезжай!

— С тобой останется Тина… — пробормотала девушка, разом почувствовав, как защемило в груди.

— Вы обе нужны мне. И особенно — сейчас.

Дарлин увидела, как осветилось улыбкой лицо облегченно вздохнувшей, сбросившей напряжение ожидания Тины, и почувствовала на своей щеке слезы Терезы, одновременно ощутив пожатие ее руки.

«Она останется», — подумала Дарлин.

Тина проснулась рано, едва занялся рассвет, но долго не открывала глаз. Полусонное тепло постели приятно обволакивало тело; откинув распущенные длинные волосы, девушка отвернулась к стене, чтобы не мешал бьющий в щель между двумя занавесками белый утренний свет.

Вскоре часы в соседней комнате пробьют шесть, поднимется мать, потом из кухни потянет ароматом кофе и запахом поджаренного хлеба. Тогда можно вставать и одеваться, но перед этим еще поболтать с Терезой: за пять минут — обо всем на свете. Потом Тина обычно выходила на крыльцо и улыбалась наступившему новому дню, солнцу и океану, потягивалась и стояла с минуту, ощущая босыми ступнями приятное тепло нагретого солнцем пола. Затем умывалась и шла обратно в комнату, где Тереза уже возилась со своими волосами. Она всегда долго копалась, и у девушек случались беззлобные перепалки — возле небольшого зеркала двоим не хватало места. Впрочем, всерьез они никогда не ссорились и, что редко бывает между сестрами, в детстве ни разу не подрались.

Тина, повернувшись, открыла глаза и почти сразу в изумлении села: постель Терезы была заправлена, и сестры не было в комнате. Который же час? Тина на миг ощутила состояние, какое бывает, когда, порою, проснувшись после дневного сна, думаешь, что пришло утро: чувство странного несовпадения времени и пространства.

На покрывале что-то белело. Листок бумаги, который Тина не сразу решилась взять. На нем крупным почерком было написано: «Дорогие мама и Тина, я уезжаю. Придет время, когда вы поймете, что я поступила правильно. Простите меня и не плачьте! Тереза».

Тина вихрем — как была, в ночной сорочке, — выбежала в соседнюю комнату, а оттуда — на кухню.

— Мама! Тереза уехала!

И, резко вытянув руку, протянула записку.

Лицо Дарлин сначала стало серым, потом на нем запылал неестественно яркий румянец — совсем как в тот ужасный день, разрубивший ее жизнь на два куска, навеки определивший границы «до» и «после», — день смерти Барри. Быстро прочитав записку, мать бессильно опустила руки.