Книга Сага о Певзнерах - Анатолий Алексин

Еврейский Анекдот, мне чудилось, сознательно не позволял отцу, как говорили в ту пору, притуплять бдительность. Но использовал он, как обычно, свои методы и приемы.

— Однажды собрались четыре подруги, — принялся он рассказывать очередной анекдот. — Самая красивая из них говорит: «Вчера я взяла да и рассказала мужу обо всех изменах, которые совершила за нашу с ним совместную жизнь!» — «Какая смелость!» — восхитилась одна. «Какая наглость!» — возмутилась другая. «Какая память!» — воскликнула третья.

Удовлетворенный нервной отцовской реакцией, Абрам Абрамович добавил:

— Это не еврейский анекдот, а общечеловеческий. Он имеет отношение к женам и мужьям вне зависимости от их национальности.

Приехав с фронта на недельную побывку — получать Золотую Звезду, отец, видимо, задумал нагрузить маму сразу тремя детьми, чтобы ни на что, кроме них, у нее не осталось времени. Задумал — и, поддержанный ревностью, осуществил.

Отец ушел на войну добровольцем, но уходить с войны добровольцем он не хотел — особенно же в дни самых последних и отчаянных схваток. Его, однако, вызвал к себе командир дивизии и приказал:

— Сегодня же улетишь в Москву!

— А куда я должен явиться?

— В родильный дом!

* * *

— Это я дал телеграммы, — сообщил главный врач роддома, как только отец возник впервые на пороге его кабинета.

— Телеграмму, — по-военному уточнил отец.

— Нет, именно три: командующим дивизии, армии и всего фронта. А как же! Страна должна знать не только своих героев, но и их детей. Тем более если они рождаются по-фронтовому: плечом к плечу!

— Многие наловчились рассуждать о фронте вдали от него, — беззлобно обобщил Анекдот.

Именно главный врач, которому сообщили, что у мамы в животе бьются одновременно три сердца, оповестил об этом не одних командующих, но и чуть ли не все средства массовой информации. При посредстве этих средств он хотел сблизить с героями-победителями не только маму, но и свой родильный дом, и себя самого.

Цель была, средства для ее достижения были — и вдруг вместо первоначальной единогласной готовности воцарились единогласная тишина и глухое молчание.

Мама, умевшая принимать на себя чужую вину, извинялась перед отцом, перед Еврейским Анекдотом, перед акушером Федором Никитичем и перед всеми, кто появлялся в ее палате.

— Семейное торжество не должно становиться общенародным. Это было бы нарушением законов природы, — сказал Федор Никитич, рано поседевший от чужих страданий и так уставший бороться с маминой физической болью, что еще, казалось, не преодолел своей боли душевной.

Главврач в палате не появился.

Отец же не уставал объяснять происшедшее глобальными обстоятельствами:

— Это понятно. — Он обладал способностью объяснять необъяснимое. — Взяли рейхсканцелярию… При чем тут я и мои дети?

— Да еще все трое — Певзнеры! — добавил Абрам Абрамович.

— Ты опять о своем?! — вскипел отец, который, повторюсь, вскипал прямодушно, как чайник, но исключительно на политической почве. — Мне дали Героя? Дали. Где же твой антисемитизм?

— Ты, я понимаю, должен сказать спасибо за то, что они дали тебе Героя? А не они должны испытывать благодарность за то, что ты проявил героизм?

— Многие проявляли. И учти: из всех, кто был в батальоне, командир выбрал в ту ночь меня. И послал.

— На верную гибель?

— Именно мне доверил…

— Умереть? Ты, правда, не полностью оправдал его ожидания: спас батальон… но и себя тоже.

— Зачем ты так говоришь?

Если определение «честный до глупости» может существовать, оно относилось к отцу.

— Зачем ты так?! — повторил он, оскорбляясь за своего командира. — Он послал меня потому, что…

— У вас в батальоне был еще хоть один еврей? — перебил отца вопросом Еврейский Анекдот.

— Нет… больше не было.

— Может, не из кого было выбирать? — с печальной иронией констатировал Абрам Абрамович. — Не хочу сказать, что это типично. Но в данном конкретном случае… Ты же знаешь, что к званию Героя командир, тобою спасенный, представлять тебя не хотел. А зачем? Быть обязанным своей жизнью еврею?

Поскольку в устах Абрама Абрамовича все звучало как анекдот или полуанекдот, всерьез возражать было глупо. Но мой принципиальный отец решил все-таки сокрушить точку зрения лучшего друга:

— Ты знаешь, какую часть населения у нас в стране составляют евреи?

— Чем больше, тем лучше… для юдофобов: есть на кого валить. Не дай Бог, евреев когда-нибудь не останется вовсе. Придется импортировать! Пусть немного… Зачем же хоть одну государственную вину брать на себя?

— Их мало! Евреев… — будто раскрывал тайну отец. — А по количеству Героев — на одном из первых мест.

— И чья же это заслуга! Тех, кто их награждал?

Отец растерялся. И, как до золотой рыбки, от которой ждал подмоги, привычно дотронулся до своей Золотой Звезды.

— Но ведь награждали!

— А если бы награждали всех, кто заслуживал? Вот был бы скандал. Исторический!

— Я не согласен, — безапелляционно, но и бездоказательно отпасовал отец.

— Давай-ка я для разрядки расскажу анекдот, — прибег к своему излюбленному приему Абрам Абрамович. — Воздвигли памятник: «Неизвестному солдату Рабиновичу». Все удивляются: «Как это так? Неизвестному и… Рабиновичу?!» — «Дело в том, — объясняют, — что неизвестно, был он солдатом или нет». А оказывается — на одном из первых мест? Значит, известно: был!

При звуках маминого меццо-сопрано, грудного и глубокого — «Ей бы Аиду петь!» — мужчины специфически цепенели. Говорила она негромко, но, так как отец и Еврейский Анекдот в эти мгновения не просто умолкали, а как бы и не дышали, меццо-сопрано усиливалось окружающей тишиной.

Вакуумная тишь возникла и тогда, когда мама предложила, чтобы нас с братом назвали именами двух дедушек, а сестру именем одной из двух бабушек. Мама никогда не повелевала — она высказывала пожелания. Для отца же ее слова звучали, как военный приказ, и не командира батальона, дивизии или армии, а командующего всем фронтом. Но, разумеется, не Верховного Главнокомандующего, потому что Верховный был один.

Еврейский Анекдот, тоже привыкший маме внимать, неожиданно возразил (со временем я понял, что он никому беспрекословно не подчинялся):

— Не нагружайте жизнь своих детей дополнительными и необязательными сложностями. Не обременяйте их понапрасну, если бремени можно избежать.

Лучший друг нашей семьи был прав, потому что дедушек звали Самуилом и Исааком, а бабушек — Рахилью и Двойрой.

— Знаете, есть такой анекдот… — решил прибегнуть к своему смягчающему или отвлекающему маневру Абрам Абрамович. — Везут труп Рабиновича. «От чего он умер?» — «Видите ли, вчера мы играли с ним в одну смешную игру: кто дальше высунется из окна? Так он выиграл!» — Помолчав, чтобы мама с отцом посмеялись и поразмыслили, Анекдот продолжал: — Говорят, лучше всех устроился тот, кто лучше всех спрятался. Прятаться не обязательно. Но и высовываться сверх меры не следует. — Гармошка из морщин собралась на лбу у Абрама Абрамовича. Он напрягся, чтобы придумать нечто, не противоречащее маминому предложению, но и не осложняющее жизнь новорожденных Певзнеров. — Возьмите лишь первые буквы имен. Как символы! Ну вот, к примеру… — Анекдот коснулся пеленки, из которой, как из кокона, выглядывала сестра. — Ее назовите на букву «Д». Не Двойрой, разумеется. Зачем такие крайности?