Книга Про что кино? - Елена Колина

Как Лева — новый Лева — себя вел? Прекрасно, замечательно! Больше никакой залихватской подростковой пляски по ее нервам — пришел-ушел-выпил-не-позвонил, никаких нервных вскриков «не вмешивайся, сам разберусь, это моя жизнь», никаких стандартных мальчишеских прегрешений, ничего, что можно было бы предъявить ему в качестве претензии. Ничего, что можно было бы обдумывать, содрогаясь в желании действовать, бежать, спасать, — жить им, только им, как жила всегда.

По общепринятым меркам Лева вел себя прекрасно. На что это было похоже? На самое страшное. На зубную боль, тупую, с внезапными резкими приступами, от которых на миг теряешь сознание. На то, что тебя разлюбили. Вот оно, наконец-то, — это было совершенно так же, будто разлюбил мужчина.

Что было? А что бывает, когда разлюбит мужчина? Вроде бы все то же, но — был ласков — стал сух, был открыт, хотел часами говорить о себе — стал неоткровенен. Левина прежняя мимолетная грубость, нервность означали, что ее, во всяком случае, замечают, не отвергают, мимолетная грубость сменялась мимолетной же нежностью. А новый Лева вежливо оберегал свою отдельность, как будто принял решение — с прежним покончено. Все прежнее, дорогое, и мгновенное понимание в глазах, и внезапная улыбка, и глупенькие нежности — чмок в нос, и словечки — все ушло.

«Что я сделала неправильно?» — спрашивала себя Фира. И действительно — что она сделала? Может быть, их отношения были неправильные, слишком близкие? И близость достигла пика, с которого только вниз, и Лева избегал ее, как избегают человека, с которым позволили себе излишнюю откровенность? Или все произошло, как только и может быть в любви, — отдаление неизбежно через месяц, через год? Но бедная Фира, каждый раз она изумленно думала «господи, как больно», но Бог придумывал для нее все новые муки, и всякий раз оказывалось — то была не боль, а вот сейчас уже невыносимо больно. Так крепко они с Левой были друг к другу пришиты, что разрыв был труден, Лева отходил от нее, оставляя на ней раны, — про себя она так и называла это — «разрыв», как в любовных отношениях.

О самом своем душевном-интимном Фира привыкла говорить с Левой, но их «разрыв» был именно то, что она не могла с ним обсудить, и, помучавшись в одиночестве, она поделилась «со всеми», намеренно легко, со смехом, как человек, который и насмешкам подвергнуться боится, и поддержки хочет, и надеется — а вдруг что-то умное скажут.

Таня и девочки Смирновы маленькими играли в смешную девчачью игру — передавали по кругу листочек, на котором, не видя, кто что написал прежде, отвечали на вопросы «кто?», «где?», «что делали?», «что сказали все?» и так далее; получалась забавная ерунда, к примеру: «Ариша и Виталик на уроке математики кусались, увидела Фира Зельмановна и сказала „мяу!“».

…Что же сказали все?

Илья сказал:

— Знаешь, чем отличается еврейская мама от арабского террориста? С ним можно договориться… А чем отличается еврейская мама от ротвейлера? Ротвейлер когда-нибудь может отпустить.

Кутельман сказал:

— Лева к любой ситуации относится как к задаче, он обозначил новые условия, это честно.

Фаина сказала:

— Фирка, ты дура! Ты хочешь, чтобы Лева до старости играл с мамочкой в палатку? И басом шептал свои секреты?.. Он взрослый, понимаешь? Пусть теперь Таня его слушает… Смешно, они в одной ванночке купались, а теперь — романы, гормоны, первая любовь…

Фира кивнула — я дура, Лева взрослый, гормоны, романы, первая любовь, пусть Таня… Таня, что Таня?.. Таня?!

Как говорила Фирина мама, узнав о кознях своих соседок по коммуналке: «От-т тут-то мои глаза и открылися!»

Глаза открылись, вернее, открылись уши. Тем же вечером Лева разговаривал с Таней по телефону — номер телефона в квартире был один на всех, но аппараты стояли в комнатах почти у всех жильцов, и Лева разговаривал из Фириной комнаты. Фира по-новому внимательно прислушалась и тут же обиделась на него, как девочка на мальчика. Он что-то рассказывает — Тане, смеется — Тане, голос напряженный, взволнованный голос, и взгляд у него то туманный, то горячий, и все это — Тане?! Из-за Тани нарушилась их такая тонкая, такая нежная связь!.. Но разве то, что у него роман, должно отодвинуть его от мамы?!

Лева все говорил и говорил, Фира кружила вокруг, знаками давая понять, что телефон в коммунальной квартире один на всех жильцов, и вдруг — стыдно, не верится, что она это сделала, — подскочила, нажала на рычаг и не своим голосом произнесла не свои слова: «У тебя столько их будет, а мама одна!»

Сколько раз она смеялась над анекдотами Ильи про еврейскую маму и сына, между которыми никак не разорвется пуповина? Сколько раз в этих анекдотах звучала фраза «У тебя столько их будет, а мама одна»? Фира сама услышала в своих словах преувеличенно еврейский акцент из анекдотов, отметила свою неожиданно характерную местечковую интонацию «руки в боки» — как будто она не интеллигентная женщина, педагог, коренная ленинградка, а только вчера приехала из Винницы, но… Да наплевать на акцент, наплевать на неприличность, наплевать на анекдоты, господи боже мой, у тебя столько их будет, а мама одна.

Лева снисходительно улыбнулся: «У меня больше никого не будет, только Таня», и Фира едко улыбнулась в ответ: «В твоем возрасте всем так кажется, а потом будет самому смешно…»

Как она себя вела, что делала! Говорила гадости. Гадости были умные, не очевидные, а словно оброненные невзначай, намеками. Сравнивала Таню с другими, объясняла ему, что он принц, а Таня… Таня не принцесса. Вот, к примеру, Алена Смирнова — яркая, сильная, необыкновенная. Конечно, она относится к типу опасных женщин, но это и хорошо, отношения с ней — это закалка души, после нее сам черт не страшен. Или Ариша — вся нежность, романтика, глаза как звезды. Или… или девочка из его класса! В матшколе девочки, нужно признать, некрасивые, но есть одна, маленькая, веселая, в очках, — прелесть! В умных девочках есть свое обаяние, да и интересы у вас общие — математика.

Но Таня! Таня, она же родственница, бедная родственница. Конечно, не в материальном смысле, в материальном смысле Кутельманы намного превосходят, но кто говорит о деньгах! Таня — бедная родственница по ее качествам. Взять хотя бы внешность. В детстве она была совсем некрасивой: кудряшки-пружинки, длинный нос. Сейчас стала немного лучше — видишь, я совершенно объективна. Хотя нос, конечно, никуда не делся. Кстати о носе, нос растет всю жизнь. Лучшему мальчику полагается лучшая девочка, а Таня, объективно говоря, не лучшая — обычная, никакая. Если она тебе нравится, что ж поделаешь… но я думала о тебе лучше.

«Мама?.. Мама!..» — испуганно говорил Лева, как будто заслонялся от нее руками, но Фира продолжала, умно, озабоченно, не переходя границы, — и совершенно неискренне. Высокая, тонкая, как прутик, Таня ей внешне нравилась. К десятому классу ее светлые пружинистые кудряшки не распрямились, длинный нос не укоротился, но, как говорил Илья, «на ее лице большими буквами написано „умна, смешлива, никогда не была красива, но всегда была чертовски мила“». Но Фира Таню не хотела!