Книга Умри, моя невеста - Марина Серова

– Ну… Может быть, вы хотя бы выйдете? – смущенно спросил он.

– Это легко, – согласилась я, выбираясь из джипа.

Минут через пять Бобров приоткрыл дверцу и попросил меня вернуться.

– Ну как? – опасливо спросил он, вертясь на сиденье в разные стороны и пытаясь рассмотреть себя в зеркальце.

– Сойдет, – оценила я, отметив, что бронежилет практически не заметен под пальто и костюмом.

– Вам не кажется, что он меня полнит? – не успокаивался Бобров.

Я-то была уверена, что полнит его наверняка слишком калорийная и обильная пища, а также малоподвижный образ жизни, но вслух высказывать свои подозрения не стала.

– Это же не модельный костюм, и вам его не демонстрировать на показе мод, – ответила я.

– Но я должен выглядеть прилично! – раскапризничался председатель благотворительного общества.

– Да успокойтесь вы! Нормально вы выглядите! А если даже кто-то решит, что вы набрали пару лишних килограммов, ваша репутация от этого не пострадает! – не выдержала я. – И вообще, вам нужна безопасность или безупречный внешний вид?

Бобров недовольно вздохнул, но спорить больше не стал.

Мы снова тронулись в путь, в сторону Ленинского района, вскоре выехав на трассу, ведущую в сторону Аткарска. Бобров в принципе неплохо вел машину, только общая суетливость и нервозность характера заставляли его периодически чертыхаться и отвешивать нелестные комментарии в адрес некомпетентных и оборзевших, по его мнению, пытавшихся нас обойти. «Ауди» послушно двигалась следом.

Дорога до Аткарска заняла ровно полтора часа, а так как выехали мы с запасом времени, то на место прибыли за пятнадцать минут до полудня. По пути я внимательно посматривала по сторонам, следила за дорогой и машинами, и была убеждена, что никакой слежки за нами не было. О том же, видимо, думал и Бобров, потому что сразу же как только остановил машину, он с плохо скрываемой тревогой в голосе спросил:

– Хвоста нет?

– Нет, – улыбнулась я. – Так что расслабьтесь.

– Главное, вы не расслабляйтесь! – Он погрозил мне пальцем, но тут же заставил себя улыбнуться: – Простите, я не всерьез. Это все нервы.

– Понимаю, – кивнула я.

– И все же будьте начеку!

– Ну, я же не учу вас, как вам толкать речь, – пожала я плечами. – Или держать ножницы, когда будете резать ленточку.

Бобров вздохнул, но ничего не сказал. Вышел из машины, и мы вместе направились к дверям.

Детский реабилитационный центр занимал пять этажей в новом здании. Просторный, белый, почти сверкающий – для Аткарска его открытие было заметным событием. Об этом свидетельствовало и большое количество машин у подъезда, и толпа респектабельных граждан, скопившихся у высокого крыльца из пятнадцати ступенек. В основном это были, как я поняла по внешнему виду, официальные лица – городская власть, чиновники среднего уровня, администрация центра… Здесь же крутились и журналисты, снабженные камерами, фотоаппаратами и прочей техникой.

Бобров важной походкой чуть вразвалочку подошел к группе и поочередно пожал руки мужчинам. Меня он отрекомендовал лаконично:

– Моя помощница Евгения.

Я мило улыбнулась, оглядывая присутствующих. Среди них выделялся седой мужчина солидного вида, в черном пальто и шляпе, державшийся церемонно и даже покровительственно. Это был глава городской администрации Аткарска Петр Игнатьевич Хлебников, как я узнала позже. Возле него стояла дородная дама с полным, холеным лицом, природные черты которого были откровенно крестьянскими. Она гордо поджимала накрашенные ярко-вишневой помадой губы и поправляла высокую прическу, напоминавшую пышную башню. Это была его заместитель по вопросам здравоохранения, Галина Васильевна Шмакова.

Улыбчивый молодой репортер, вылезший из машины охраны Боброва, по имени Кеша, постоянно щелкал собравшуюся публику, кажется, не придавая значения тому, насколько удачными получаются снимки. Фотоаппарат у него был цифровым, и его не заботило количество пленки. Его более опытный коллега, представитель местной прессы, не был столь тороплив и неразборчив – он неспешно заходил то с одной стороны, то с другой в выборе подходящего ракурса.

Больше всех волновалась женщина средних лет – высокая, крепковатая, но стройная шатенка с молодежным каре. Она сжимала в руках кипу каких-то бумаг, теребила их, то улыбалась невпопад, то, сосредоточенно нахмурившись, принималась их пролистывать, закатывая глаза и полушепотом повторяя что-то.

– Юдина, заведующая центром, – шепнул мне Бобров, сжимая мой локоть. – Бывшая секретарь местного горздрава.

Остальные люди мало чем выделялись из толпы, они переговаривались между собой, ожидая торжественного момента. Наконец Бобров взглянул на часы, перевел взгляд на Хлебникова, и тот громко произнес:

– Ну что, господа, начнем?

Все загудели, беспорядочно становясь возле ступенек, выбирая подходящее место. Перед дверями красовалась натянутая лента из красного атласа. Завцентром Юдина в мгновение ока пролистнула все бумаги, зашевелив губами, Шмакова напоследок пригладила свою пышную пирамиду, и все наконец успокоились и замолчали. К высокой трибуне с микрофоном уверенной походкой двинулся Бобров, предварительно одарив меня внушительным тычком в бок, что, видимо, должно было означать призыв быть во всеоружии. Но я уже внимательно оглядела всех и вся и оценила обстановку. Все было спокойно, но все же с Боброва я не сводила глаз.

Он подошел к микрофону, и по его виду было заметно, что ему не привыкать участвовать в подобных мероприятиях – Всеволод Евгеньевич не волновался нисколько, он чувствовал себя как рыба в воде. Подняв правую руку в знак приветствия, а также призывая прекратить последние реплики, Бобров улыбнулся и начал:

– Дорогие друзья! Я счастлив, что мне довелось принимать участие в столь радостном событии. Событии, важном не только для Аткарска, но и для всей области!

Как водится, последовали аплодисменты. Бобров чуть откланялся и продолжил:

– Не мне вам говорить, какое большое дело сделано общими усилиями, какой успех достигнут! Все мы по мере сил вносили свой скромный вклад в это мероприятие, и эти вливания привели к столь грандиозному результату! Все трудились, как подсказывала нам наша совесть, ведь мы взяли ответственность за самое дорогое, что у нас есть, за наше будущее – за наших детей! Я не побоюсь данного слова, называя этих детей НАШИМИ, ибо они поистине…

…Что и говорить, язык у Боброва был подвешен хорошо. Он говорил минут пятнадцать, ни разу не повторившись в словах, хотя общий смысл был понятен и вертелся вокруг одного и того же: насколько важно вкладывать средства в наше будущее – то есть детей, и какие мы все молодцы, что делаем столь благородное дело. Под конец своей речи он совсем расчувствовался, чуть ли не прослезился и, став пунцовым от гордости, покинул трибуну, приветствуемый громкими, дружными аплодисментами. Словом, наблюдалась полная идиллия, даже госпожа Шмакова разжала свои губы и выдала что-то наподобие улыбки.