Книга Дороже денег, сильнее любви - Марина Серова

– Аня, Аня! Как же ты выросла, дочка! Но я тебя все равно сразу, сразу же узнала!

Она говорила громким страстным шепотом и впивалась в Анино лицо своими огромными, сильно приподнятыми к вискам глазами, так странно похожими на Анины. Глаза у нее были тоже темные, под стать одежде. И на дне их разгорался черный сухой огонь.

Аня чуть было не вскрикнула, но сдержалась и, вместо того чтобы завизжать на весь двор, как резаный поросенок, попробовала резко высвободиться. Перстни, которыми были унизаны руки страшной черной женщины, царапали ее щеки.

– Постой, погоди! – Отпустив ее голову, женщина взяла Аню за плечи, присев перед ней на корточки. – Я напугала тебя, напугала, да? Прости. Девочка, дочка, ты меня не бойся. Ты знаешь, кто я? Знаешь? Знаешь?!

От этого вопроса, повторенного трижды и произнесенного глухим свистящим шепотом, Ане стало еще больше не по себе. Она зажмурилась и открыла рот, готовясь все-таки закричать.

– Не бойся, не бойся! Анечка, дочка, я сейчас уйду. Я посмотрю на тебя – и уйду, ты меня не бойся. Я…

Внезапно она перестала шептать и, схватив Аню за руки, стала жарко осыпать эти руки, плечи, шею, лицо девочки частыми поцелуями. Аня делала попытки вырваться, но женщина придерживала ее за руки и целовала, целовала, а потом и вовсе замерла, низко-низко наклонив голову и прижав к своему лицу Анины ладошки, которые так и не выпустили пустую хозяйственную сумку.

В этой позе она стояла не менее десяти минут. Потом женщина вновь подняла голову, и Аня увидела, что она плачет.

– Прости… прости меня, девочка. Я сейчас уйду. Боже мой, боже мой… какая большая…

Она легко поднялась, машинально оправила на себе блузку, прическу из длинных, жгуче-черных волос, нервно поправила перстни, провела пальцами под веками, стирая остатки слез. От ее былого волнения, казалось, не осталось и следа – разве только этот сухой огонь в больших глазах со странным разрезом, так похожих на Анькины.

– Кто вы? – наконец решилась спросить девочка.

– Что? Кто я? Кто я… А ты знаешь, пожалуй, уже и никто, – ответила та, нервно засмеявшись. – Никто! Пока никто. Но скоро мы будем с тобой вместе, мы опять будем вместе… Совсем скоро. Ты скучала по мне? Скучала?

– Нет! Не скучала, совсем! Я вас в первый раз вижу! Я не знаю, кто вы!

– Да-да, – шептала женщина, пребывая все в том же лихорадочном состоянии. – Ты не можешь меня узнать, не можешь меня любить, ничего этого пока нельзя, я знаю… Но совсем скоро все изменится. Ах как скоро! Я пока не могу тебе больше сказать… да, пожалуй, пока и не нужно…

С трудом оторвав горящий взгляд от замершей девочки, женщина принялась лихорадочно шарить у себя в сумке. Сумка была большая, тоже черная и болталась у незнакомки на плече.

– Вот, – на свет появился вчетверо сложенный листок в клеточку, совершенно такой же, какие были в Анькиных тетрадках по ненавистной ей математике. – Девочка, это нужно передать папе… твоему папе… Сегодня же. Ведь ты сделаешь это для меня? Правда? Ты передашь?

Аня отступила на шаг.

– А что это?

– Ах, ничего особенного. Не бойся, что же ты испугалась? Это записка, просто записка… Вы же в школе пишете друг другу записки? Вот и я тоже написала, для твоего папы. Привет от старой знакомой. Так ты передашь?

Аня пожала плечами и кивнула – против своей воли. Она отчего-то чувствовала, что не должна принимать ничего от этой женщины, но у нее не хватило смелости отказаться, тем более что та снова схватила ее за руку:

– Ты не обманешь меня? Ты точно передашь?

Записка как-то сама собой вползла в Анину ладонь.

Забыв о магазине, о поручении Елены Вадимовны и даже своем дне рождения, девочка наконец оторвалась от этой страшной женщины и опрометью бросилась назад, домой, ничего не сказав незнакомке и ни разу на нее не оглянувшись…

* * *

– Что с тобой? А где хлеб, молоко? Что с тобой, Аня? Где ты так долго пропадала?

Елена Вадимовна, с выпачканными в муке руками, в фартуке и косынке, покрывающей высокую прическу, встретила ее у порога и сразу же забросала вопросами.

Ане было почему-то стыдно рассказывать о встрече с той женщиной, хотя она и не чувствовала за собой никакой вины. Поэтому она поступила просто: не отвечая ничего Елене Вадимовне, не раздеваясь и не разуваясь, она прошла через коридор в кухню, где папа трудился, отделывая отбивные, и положила перед ним записку – прямо рядом с грудой сырого мяса.

– Что это? – удивился он.

Елена Вадимовна молча стояла в дверях.

– Чудеса в решете, – сказал Юрий Адамович и, поскольку Аня ничего не ответила на его вопрос, вытер руки о переброшенное через плечо полотенце и взялся за записку.

Едва пробежав глазами первые строчки, Анин отец побелел как полотно. На лбу его выступили крупные бисеринки пота, такими же каплями покрылись и ранние залысины у висков. По-прежнему стоя у порога, Елена Вадимовна смотрела на него, ничего не спрашивала и ничего не говорила.

– Где ты это взяла? – спросил он изменившимся голосом.

– Там. – Анька махнула рукой в сторону окна.

– Где – там?

– Во дворе. Там какая-то тетя… странная. Она меня целовала, – вспомнив об этом, девочка зябко повела плечами.

– Лена… Аня… девочки… я сейчас приду. Я ненадолго.

– У нас скоро гости, – напомнила Елена Вадимовна.

– Да, конечно. Я ненадолго.

Было видно, что Анин отец очень торопится выйти из квартиры, но все же он вернулся из коридора, чтобы сменить домашнюю рубашку на одну из тех, нарядных, которые, выглаженные Еленой Вадимовной, ровными рядами висели в платяном шкафу.

И еще он заглянул в ванную, чтобы охладить свое разгоряченное лицо под струей ледяной воды. В приоткрытую дверь Анька видела, как широкие ладони, плеснув воду, на несколько секунд задержались на лице, закрывая глаза и щеки.

Они у отца дрожали, эти руки.

Потом он ушел, негромко хлопнув дверью, а Аня, переведя взгляд на Елену, увидела, что та смотрит на нее такими же расширенными, ничего не понимающими глазами.

* * *

Отец вернулся примерно через час, и все время, пока собирались гости, пока они сидели за столом, угощались, пили, поздравляли Аньку, его почти нельзя было узнать. Он был какой-то потерянный, задумчивый и, казалось, с трудом постигал, что вокруг него происходит.

Когда его просили передать соль или хлеб, он вздрагивал, поднимал глаза от своей пустой тарелки и непонимающе смотрел на собеседника. Над ним подшучивали, одергивали. Юрий Адамович улыбался жалкой, вымученной улыбкой и снова постепенно погружался то ли в задумчивость, то ли в оцепенение.

Гости разошлись, оставив Аньке целый ворох подарков.