Книга 19-я жена - Дэвид Эберсхоф

— Ты только не обижайся, — сказал Роланд, — но я вижу в вас большое сходство.

Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю, когда повторяю — впрочем, не так уж часто, — что я точно знаю, что мне полагается сделать со своей жизнью, хоть не могу объяснить почему. Загвоздка в том, чтобы настроить ее на это, вроде как радио настраиваешь, чтобы любимую песню послушать.

— Еду в Юту, — сказал я.

Вам надо бы видеть лицо Роланда в тот момент.

— Ты поедешь в Юту? Сейчас?

— Это же моя мама!

— Кажется, ты говорил, что никогда в жизни туда не вернешься.

— Мне надо ее увидеть.

— После того, как она с тобой поступила?

Как раз перед тем, как посмотреть первую страницу «Реджистера», Роланд подтвердил диет-веб-сайт с баннером, который то и дело вспыхивал на экране: «ПОЗЖЕ — ЗНАЧИТ, СЕЙЧАС!» Пошлятина ужасная, только я никак не мог выбросить это из головы. Был воскресный день, я только что получил деньги за работу, и в понедельник мне предстояла довольно хилая работенка — встроить в ванной туалетный столик, — от которой я легко мог отвертеться, а Электра всегда была готова прокатиться куда подальше.

— Позже — значит, сейчас! — произнес я.

— Ох, да ладно тебе! Позже — это позже. Кроме всего прочего, я думал, мы собирались отпраздновать твой день рождения.

— В будущем году.

— Ну, Джо-Джо, какой демон в тебя вселился?

— Да ты только взгляни на нее — я хочу сказать, на ее глаза взгляни! Я должен ее увидеть. Меня не будет всего одни сутки, на крайняк двое.

— Мой милый, прежде чем ты усядешься в этот твой фургон и отправишься за тридевять земель в Юту, можно, я напомню тебе о двух мелких, но весьма значимых для этого дела фактах? Первый — и мне очень жаль, что приходится так говорить об этом, — твоя мамочка вышвырнула тебя на дорогу посреди ночи, когда тебе было — сколько? — всего четырнадцать. Не очень похвальный поступок. Факт второй: она только что укокошила твоего папочку. Ты и правда уверен, что воссоединение семьи такая отличная идея?

— Не знаю. Только я все равно поеду. — И добавил: — Хочешь со мной?

— Ох нет, родненький, спасибо. В ад я отправлюсь уже в другой жизни. Не вижу смысла заглядывать туда раньше времени.

Не доезжая до Барстоу, я позвонил в тюрьму. Оказывается, там правило — подавать просьбу о свидании за двадцать четыре часа, так что я не мог увидеться с мамой до середины следующего дня. Я попытался уговорить женщину-полицейского дать мне свидание утром, но она отрезала: «Этого не будет, понятно?» И стала перечислять правила свиданий: не общаться с другими заключенными и все в таком роде, не вносить с собой в тюрьму ничего, кроме той одежды, что на мне надета. «Это значит — никаких драгоценностей, сережек, колец на пальцах или на других частях тела, какими бы они ни были. Если только вы с ними не родились, не приносите их с собой».

— А как насчет собаки?

Не знаю, почему вдруг я задал ей этот вопрос, только получилось просто здорово, потому что она случайно оказалась собачницей. Она спросила, кто у меня, и я рассказал ей про Электру.

— Похоже, она просто красавица, — сказала женщина-полицейский и принялась описывать свою пару корги.[7]

— Если у вас возникнут вопросы, позвоните мне — я дам вам свой прямой номер. Но должна предупредить вас: у вашей матери есть право отказаться от свидания с вами без объяснения причин. Если такое случится, я вам позвоню.

Я ехал дальше на восток по шоссе 15, поглядывая на телефон, чтобы знать, если офицер Каннингем вдруг позвонила, когда я был где-то вне зоны действия сигнала. Где-то за Вегасом Электра вдруг заволновалась, задрожала, начала поскуливать мне в ухо. Я выпустил ее помочиться, но дело было не в этом. Она здорово понимает, как я себя чувствую, даже раньше, чем я сам успею осознать, как именно я себя чувствую.

Когда я прибыл в Юту, в Центр приветствия, на моем телефоне обнаружилось сообщение. Я испугался, что оно может быть от офицера Каннингем, предупреждающей, что мама не желает меня видеть, но это объявился Роланд: «Дорогой, если там у вас дела пойдут плохо, обещай сразу вернуться домой, ладно?»

На следующий день в окружной тюрьме я вручил офицеру Каннингем свое удостоверение личности.

— А где же Электра?

Краткая версия длинной истории: встретил одну девушку-готку[8]в интернет-кафе, она согласилась присмотреть за Электрой, и примерно в этот момент Электра, скорее всего, лопает печенье у нее на кушетке. Я сразу увидел, что много потерял в глазах офицера Каннингем, раз смог оставить свою собаку с незнакомкой, но температура на улице была 115 градусов,[9]и тут уж тебе ничего не остается, как поскорее отыскать хоть капельку спасительной тени.

Офицер Каннингем провела меня через металлоискатель, пробила что-то такое на своем терминале, нахмурилась, пробила что-то еще.

— О'кей, — произнесла она, — вот что вам надо теперь делать. Ваша мама все еще на строгом режиме, а это не делает свидания такими уж приятными. Пройдите в дверь налево, в конце коридора найдете кабинку. Офицер Кейн приведет ее к вам чуть погодя.

Кабинки выглядели как ряд таксофонных кабин, таких, где можно разговаривать сидя. Небольшой круглый табурет с красным пластиковым сиденьем. На левой перегородке — желтая телефонная трубка. Народу в комнате было полно, несколько женщин размахивали сосками-пустышками и игрушками-пищалками, тщетно пытаясь удержать своих младенцев от рева. На свидание разрешалось приходить только двум посетителям, но младенцы до года в счет не шли. Казалось, каждая из матерей взяла с собой столько грудничков, сколько смогла притащить. Объявление на стене гласило: «МАТЕРИ! ДЕРЖИТЕ ДЕТЕЙ ПОД КОНТРОЛЕМ!»

Куда там!

Я ждал, усевшись на табурет, пристально глядя сквозь толстую стеклянную перегородку. У своего отражения я заметил красные пятна на щеках. Глаза казались мне маленькими и темными: у меня глаза моей мамы, это всякий заметит.

После того как меня вышвырнули (они называют это отлучением, но в чем тут разница?), я искренне думал, что больше никогда не увижу мать, и должен признаться, что мне это было безразлично. Я был до смерти зол на всех, начиная с Бога, за ним следовал Пророк, а мама в этом списке была с ними по соседству. Я все еще зол на него — то есть на Бога, ведь моя мать во имя Его в два часа ночи вышвырнула меня на большую дорогу. И уж поверьте моему слову: от такого вся твоя жизнь может пойти кувырком. Вместо того чтобы нюни распускать из-за этого, я поклялся больше никогда о них не думать. Не забывайте — мне ведь тогда было всего четырнадцать лет. Я никогда до этого не уезжал из Месадейла. Ни фига не знал о жизни, о мире. В рюкзаке у меня лежала футболка, немного священного тайного белья[10](лучше не спрашивайте) и семнадцать долларов. В карманах — пустота. По справедливости надо сказать, мама сильно рисковала, тайком суя мне в рюкзак деньги, но тогда мне этого показалось маловато. Мне здорово повезло, что водитель грузовичка, доставлявшего постельные принадлежности, подобрал меня, когда я уже примерно час топал пешком. Он мог бы потребовать, чтобы я взял у него в рот или еще что, но на самом деле все, что ему надо было, так это просто поговорить про его жену. Она недавно погибла во время пожара, и он не мог хранить все эти воспоминания в себе. Я доехал с ним до Сент-Джорджа. Мы вместе наблюдали восход солнца в боковые зеркала. Вам когда-нибудь приходилось видеть, как в Юте солнце восходит над пустыней? Представьте себе угли ада, пылающие в облаках. «Друг, глянь, — сказал мне водитель в какой-то момент. — Правда, ведь похоже, что сам Бог поджег все это гребаное небо?»