Книга Бешеные псы - Джеймс Грейди

Снизу из холла донесся раскатистый пронзительный голос Рассела, певшего «Lawyers, Guns and Money» Уоррена Зевона.

— Вам тоже нравится эта песня? — спросил доктор Фридман.

— Допустим, я идентифицирую себя с лирическим героем. И не только я — все мы, Рассел в том числе.

— Кстати, о Расселе, — сказал доктор Фридман. — Что вы думаете о его рассказе на собрании?

— Хороший рассказ. Сплошное вранье.

— Откуда вы знаете?

— Послушайте, док, мы все это знаем. С самого первого раза, когда он рассказал эту историю много лет назад.

— Но вы, откуда вы знаете?

— Дело в проволоке. Мы поняли, что он врет, из-за проволоки.

— Из-за?..

— Из-за того, что если вы попробуете голыми руками задушить проволокой такого матерого засранца, как этот полковник Херцгль, то хорошо еще, если просто порежете руки. Когда вы будете душить кого-то проволокой, она перережет ему шею, яремную вену, кровища станет бить фонтаном и зальет все стены, зеркало, его, вас. Выйдя из сортира, Рассел должен был быть с ног до головы в крови, с порезами. Он сказал, что вернулся за стол, где сидели головорезы полковника, а те и бровью не повели. Может, они были тупицы. Может, напились в стельку. Может, ненавидели полковника. Но они обязательно бы заметили кровь на американце, который только что вернулся из сортира. Они не могли не спросить: «В чем дело?» — хотя бы из чувства самосохранения. Но Рассел говорит, что они ничего не спросили. Так что, выходит, это вранье.

— Все-все?

— Что он терпеть не может Элвиса — это известно, еще известно, что, по легенде, он был ведущим гитаристом и певцом в каком-то баре в Орегоне, что его группа гастролировала по Европе, играя какую-то лабуду. С таким прикрытием он активизировался в Белграде, где якобы отыскались его «сербские корни». А потом втерся в команду, которая участвовала в боевых действиях.

— Так что же главное в его истории? — спросил наш сердцевед.

Я поразмыслил и ответил:

— Сортир.

— Но почему?

— Потому что в этой истории сортир — место преступления. Самое сильное место.

— Как для вас Малайзия?

«Это следовало предвидеть».

— Если вы хотите поговорить об Азии, — сказал я, — то пройдите к Зейну. Его тайно наградили Почетной медалью Конгресса за тамошнюю службу. Его война давно закончилась, задолго до того, как прорезался я. Теперь единственное, что у него осталось, — эта железяка в его платяном шкафу плюс то, от чего он поседел и что заставляет его в ужасе просыпаться по ночам.

— А что заставляет в ужасе просыпаться вас, Вик?

— Слушайте, сегодня мы встречаемся в последний раз. Какой смысл копаться во всем этом теперь?

— Огромный смысл. Поскольку это последний раз, вам гораздо безопаснее рассказать все мне, чем доктору Якобсену, когда тот вернется.

— Уж будто вы не оставите ему свои записи! Передавая их, вы сможете задержаться.

— Это вас задержали, Вик.

— Ну и что? Сидеть в Замке — не самый плохой вариант.

— Но как же свободная жизнь, Вик? Возможность выбора?

Я молчал. Секундная стрелка описала круг.

— Как вы относитесь к остальным?

— Чрезвычайно осторожно. Они не любят, чтобы их трогали.

— Полагаю, вы говорите серьезно. Но если вы воспринимаете меня, как… — Он пожал плечами. — Итак, спрашиваю снова: как вы относитесь к остальным?

— Они все как бы выжжены изнутри, все до единого. Бывают хорошие дни, когда они просто вымотаны. А бывают плохие, когда они не в себе. Я то злюсь, то смеюсь, глядя на них. Но мы понимаем друг друга лучше, чем вы, доктора и сестры, может быть, потому, что мы были там и переступили черту. А вы — нет. Нас держат взаперти. А вас — нет. Мы заодно. И вы тоже. Пятеро с одной стороны, четверо — с другой… Получается, они — все, что у меня осталось.

— Прямо-таки семья. — Доктор подождал, пока я что-нибудь скажу, но, почувствовав, что пауза затягивается, спросил: — Какую же роль в этой семье играете вы? Отца?

— Не надо возлагать на меня такое бремя. Наш общий отец — Дядюшка Сэм.

— Стало быть, все вы — его детишки, — пожал плечами доктор Фридман. — Когда же вы подрастете?

— И вдруг станете нормальными, да? Нет, уж это вопрос к вам, доктор.

— Вы все еще думаете о самоубийстве.

— А у кого не было таких мыслей?

— Но вы не просто думали. Вы пытались. Дважды.

— Что… Вы думаете, я… это всерьез?

— Нет, я думаю — простите за выражение, — что вы были убийственно серьезны.

— Выходит, ЦРУ право и я некомпетентен.

— Черт возьми, вы самый компетентный сумасшедший, которого я знаю.

— Тогда почему я не смог себя убить?

— Вас не так-то просто убить… даже вам самому. Но гораздо важнее другое — почему вы прекратили попытки покончить с собой.

— Может, дожидаюсь подходящего момента.

— Или повода, чтобы этого не делать.

Наши взгляды скрестились, преодолевая прозрачную стену молчания.

Наконец доктор Фридман посмотрел на часы.

— Что ж, пойду послушаю Хейли, она говорит, что у нее все симптомы истощения.

— Она специально придуривается, чтобы доказать, что больна, — сказал я.

— Если вы это наверняка знаете…

— В чужую душу не залезешь.

— Разумеется. Почему, как вы думаете, в психиатры идет так много людей, у которых с головой не в порядке?

— А у вас что — не в порядке, док?

— Теперь в порядке.

Выйдя, он закрыл за собой дверь. Наше отделение находится на третьем этаже Замка. Когда доктор ушел, я уставился в окно с противоударным стеклом. За ним виднелись деревья с голыми ветвями, по голубому весеннему небу плыли белые облачка, и я почувствовал, как по щеке моей скатилась слезинка.

4

— Итак, мы снова здесь, снова вместе. Завершающий сеанс. Последняя возможность.

Зовите говорящего пророком. Зовите его человеком, который ставит правильные вопросы, чтобы получать неправильные ответы. Зовите его доктором Фридманом, как мы — с того самого, первого, утра, когда мы составили в кружок наши складные стулья в залитой солнечным светом комнате отдыха, точь-в-точь как в тот вторник, когда мы собрались в последний раз.

— Сегодня днем, — сказал психиатр, — я хочу поговорить обо всех. Клиническая практика — не моя специальность, — продолжал доктор Фридман. — По большей части я занимаюсь психиатрией в критических ситуациях применительно к международному анализу. В ЦРУ. Как только я вернусь в округ Колумбия, я снова стану наблюдателем и буду составлять отчеты для Совета национальной безопасности. Я даже не смогу выкроить время съездить домой в Нью-Йорк. У меня был перерыв две недели, но когда я услышал о подготовке персонала здесь, то подумал, что это лучше, чем валяться на берегу где-нибудь на Гавайях…