Книга Чисто астраханское убийство - Фридрих Незнанский

— Так ты чего, о нем или о себе беспокоишься?

— О тебе в первую очередь.

— Ишь ты какой! — Она засмеялась и порывисто прильнула к его обнаженной груди, чмокнула. — А я не беспокоюсь, лишь бы ты себя хорошо чувствовал.

Как там получится с дальнейшей рыбной ловлей, подумал Грязнов, еще неизвестно, но то, что он сам уже прочно сидел на крючке, это показалось ему бесспорным.

Зину они решили сегодня на ужин не приглашать, а перенести торжественный обед на завтра, но незадолго до полуночи Грязнов решил выйти на шоссе, чтобы встретить Турецкого у поворота и избавить того от ночного поиска дома Мамонтовой. Дуся увязалась за ним: нехорошо оставлять гостя одного на ночных улицах. Оно хоть и большой опасности нынче не представляет, но еще полгода назад здесь такое творилось! Дуся всплеснула руками и даже глаза свои рыжие, блеснувшие золотом при свете уличного фонаря, закатила. И пока они шли, удаляясь от дома по пустынной главной улице, Дуся успела поделиться с ним тем ужасом, который испытали жители маленькой, в сущности, станицы еще какие-то полгода назад. Действительно кошмар, за короткое время — пять трупов! И это — не Техас какой-нибудь, и даже не Москва…

Показала Дуся и дом, в котором жил убийца, когда проходили мимо. Дом стоял добротный, как и все остальные, окруженный садом, но темный, ибо хозяин его пребывал в тюрьме в Астрахани и ожидал приговора суда. А в соседнем доме, правда похуже и пониже ростом, окна светились. Тут проживала гражданская жена убийцы — тихая и скромная женщина. И вот же угораздило ее влюбиться в будущего преступника. Но, к слову, и с этим вопросом полная неясность. У каждого станичника — своя версия происшедшего, и никто ничего толком так и не знает. Следствие, говорят, все еще идет, но общее мнение астраханских следователей и работников милиции склоняется к тому, что Антон Калужкин — таково имя преступника — и является тем самым кровожадным убийцей, на совести которого столько трупов, что подумать страшно.

Рассказывая, Дуся переходила на шепот, будто боялась, что ее кто-то услышит, и теснее прижималась в Грязнову. Хорошо, на улице в этот час уже никого не было, а то ведь ей же самой потом от сплетен не отмыться. Но — не боялась, вот такая она.

Вышли за околицу и остановились под последним фонарем, чтобы водитель смог их увидеть. Пролетавшие мимо машины, мазали их лучами своих фар, наверняка ведь завидовали, глядя, как немолодой, почти полысевший мужчина обнимал под самым фонарем молодую женщину — другого, знать, места не смог себе найти. А один шутник, пролетая мимо, нажал звуковой сигнал и даже немного притормозил, рассмешив Дусю. Кажется, она была искренне счастлива. «Да много ли женщине надо?» — тайком вздыхал Вячеслав Иванович и пропел: — Ничего не надо, кроме шоколада…

— Ты чего?

— Да так. — Он улыбнулся, снова заметив, как вспыхивают золотом радужки ее глаз. — Однажды оказался я на подмосковной платформе, ждал электричку на Москву. Смотрю, идет такая изящная, очень интересная женщина и ведет за собой маленькую девочку, лет, наверное, пяти, не больше. Она ее держит за ручку, а та приплясывает и поет, — и Грязнов запел фальшивым тонким голосом, копируя ребенка: — «Ай, девочка Надя, чего тебе надя, ничего не надя, кроме шакаладя!»

Дуся звонко рассмеялась.

— Ага! А мать конфузилась и упрекала девочку: «Надя, ну, как ты можешь? Это же неудобно! Это же некрасиво!» Ну да, как же, как же! А та — свое: пляшет и поет. Я рассмеялся, женщина посмотрела на меня и сделала плечами такое движение, будто извинялась, что ничего она не может поделать с упрямым ребенком. Это было так уморительно, что в Москву я приехал в совершенно восторженном настроении. И очень позавидовал тому папе, у которого были такая жена и такая дочь. Искренне позавидовал…

— А у тебя, что?.. — И замолчала. — Извини, если я чего не так.

— Нечего извиняться, никого у меня нет, ни жены, ни дочки, ни сына. Был племянник, которого держал за родного сына. Даже больше. Но случилась трагедия. Впрочем, пусть лучше тебе Саня расскажет, он и сам тогда был уже за чертой, еле вернули. А Денис погиб, и я же его похоронил. И вдруг, представляешь, звонит туда ко мне, в тайгу, Саня и говорит: «Я тут с Дениской на днях встретился, не сразу узнал, он просил тебе привет передать». Дуся, я думал, с ума сойду… А он рассказывает… ну, это неважно. В общем, возвратился я из добровольного изгнания, выслушал детали, а поверить до конца и сейчас никак не могу. Знаешь, русский мужик пока своей рукой не пощупает, не поверит. А чем я от других отличаюсь? Ничем, девочка… — Он обнял голову Дуси и прижался губами к ее виску. Дуся замерла, будто окаменела…

— А зачем же изгнание-то? — спросила она наконец.

— Так это я ж и был во всем виноват, я их обоих фактически на смерть послал. Заставил… ну, упросил подарки отвезти в подшефный детский дом и вручить малышне. А там юная террористка решила взрыв устроить — детей-то было больше сотни. Так вот, они вдвоем ухитрились фактически обезвредить ту террористку, которая была под действием наркотиков, и выпрыгнули вместе с ней в окно. А напарник той террористки, который снаружи находился, успел-таки нажать на дистанционный взрыватель. От нее — мокрое место, Дениску наповал — на тело смотреть страшно было, а Саню — тоже живого места не было — в госпиталь. В коме. Знаешь, что это такое?

— Знаю, — прошептала она.

— Еле выходили. Он — сильный мужик, сам выкарабкался, сумасшедшая воля. Ну а я не смог пережить, уволился из министерства, с генеральской своей должности, и уехал. В тайгу. Чтоб никого не видеть. Но друзья меня не оставили, стали потихоньку возвращать к жизни. И тут вдруг такое известие, представляешь? Ей-богу, чуть с ума не сошел. Живой Денис… Ну, правда, там несчетное количество операций было, и не у нас, а за границей, в том числе и на лице, его посекло осколками страшно. Словом, был он очень талантливым оперативным работником, а стал теперь строго секретным. И когда я его увижу и поверю наконец тому, что он живой, просто не знаю. Не дома он, а там, за кордоном. — Грязнов неопределенно махнул рукой. — Вот какая история приключилась. — Вздохнул наконец глубоко, будто все время сдерживал воздух в легких. — Понимаешь, Дусенька, вот я и хочу поговорить здесь с Саней поподробнее, в Москве ж это сделать просто невозможно. Обстановка не та, да и дела к особой откровенности как-то не располагают. А здесь?.. Тут свободно дышать можно.

— Особенно по ночам, — засмеялась она. — Хорошо, что ты мне это рассказал, я теперь на вас иначе смотреть стану.

— Да какая разница-то?

— Большая, Слава, — тихо сказала она. — Совсем другая… Ой, посмотри!

— Она дернулась и показала рукой в сторону главной дороги. — Медленно едет! Не твой ли?..

— А кто ж еще! — обрадовался Грязнов, узнав в подъезжающем джипе серебристую Санину «тойоту». — Самый он! — И, отпустив Дусю, шагнул на дорогу, раскинув обе руки.

Джип тихо «причалил» к нему. Боковое стекло совсем съехало вниз, и из окна высунулась сияющая физиономия Турецкого. Блеснули зубы в улыбке. Затем открылась дверь, и на асфальт спрыгнул Александр. Он застонал, заохал, наконец с трудом, кряхтя, расправил плечи, развел руки в стороны, даже присел, и только потом шагнул к Грязнову и крепко обнял его.